Как правило, игра рождается из внутренней мотивации, когда мы готовы к максимальному росту синаптических связей нейронов. Именно в этот момент мы усваиваем самые увлекательные для нас вещи, хотя не могли бы логически объяснить, почему именно их. Это предсознательные, рудиментарные желания и потребности, но акт игры придает им форму и вдыхает в них жизнь. Такой процесс легко увидеть у детей, однако он возможен в течение всей жизни. Например, маленький мальчик приходит в восторг при виде пожарной машины, и вот ему срочно надо отправиться на пожарную станцию, получить игрушечную пожарную машину или тушить воображаемые пожары на полу в гостиной.
Заполняя время детей – то есть непрерывно перевозя их из одного места в другое, где они занимаются заранее определенными вещами под руководством взрослых, – мы можем считать, что помогаем их будущему. И конечно, такое поведение одобряется в нашей культуре и укрепляет нашу роль «хороших» родителей. Но на деле не исключено, что мы отнимаем у них время, необходимое, чтобы самостоятельно открыть самые важные свои таланты и знания. И возможно, мы лишаем их доступа к внутренней мотивации, которая позднее должно стать движущей силой всей их жизни.
Когда-то дети организовывали себе игры исключительно сами. Большинство взрослых в возрасте старше сорока пяти лет, вероятно, помнят, как сами исследовали окружающий мир – лужи, поля, городские улицы. Единственное указание, которое они получали от родителей, – прийти домой к ужину или до темноты.
В моем детстве подвижные игры затевались спонтанно на пустырях и в парках по всей стране. Они были полны анархии и не всегда заканчивались хорошо, однако у них был свой стиль и этикет. Они постоянно прерывались, полностью меняли направление, были очень гибкими и допускали смену правил. Несмотря на кажущийся беспорядок, эти игры существовали в рамках принятой участниками структуры и с соблюдением справедливости. Все понимали, что есть небольшой риск получить травму, и при этом соблюдали предосторожности. Конечно, во время этих игр было много шума и суматохи, но я помню, что они были увлекательными и не способствовали проявлению агрессии в чистом виде.
Эти игры определенно помогли мне понять, какой я: темпераментный, ранимый, довольно быстрый и изобретательный. Но я не умел так напористо атаковать и мужественно защищаться, как мой брат. Чтобы решиться на участие в играх, мне требовалась защита, его и его друзей, и они с готовностью ее предоставляли. Мне было очень важно попасть в игру и принадлежать к группе. Я помню, что чувствовал себя… неустрашимым. Если было больно, разрешалось плакать, но только не ныть и не мухлевать. Еще нельзя было смеяться над членами своей команды, но можно – потешаться над соперниками. Если игроки меняли команду посреди игры, то разрешалось сразу же начать издеваться над бывшим товарищем по команде.
После этих матчей мы обсуждали хорошие, великие игровые и невероятно удачные игровые моменты. Это была словесная «нарезка лучшего» – отличившиеся получали возможность насладиться заслуженной славой. А тем, кто напортачил, мы ясно рассказывали про их промахи.
Могу утверждать, что этот опыт, организованный и управляемый самими детьми, оказал огромное влияние не только на мои способности, убеждения и восприятие себя во взрослом возрасте – такое же влияние он оказал на моих товарищей по играм. Дуги Уивер был нашей звездой и стал полузащитником в одной из лучших студенческих команд страны, а потом влиятельным тренером. Другая звезда, Линни Кит, отошел от спорта в старших классах, но интерес к учебе и склонность работать руками привели его в стоматологию.
Оглядываясь на те времена, я чувствую, что эти портреты, вдохновленные игрой, – и мой, и других ребят – оказались более правдивыми, устойчивыми и прозорливыми относительно нашей жизни в будущем, чем любой другой опыт, формирующий личность. Конечно же, родители и наставники чрезвычайно важны, но «я», которое проявляется в игре, – это ключевое, подлинное «я».
Увы, такого рода игры встречаются все реже. Детей, живущих в пригородах, в основном перевозят от учителя музыки к преподавателю по математике, а потом на футбольную игру. Все занятия организованы взрослыми и контролируются ими. Это не так плохо. Я думаю, во многом отношения между детьми и взрослыми, детьми и их родителями стали гораздо ближе, чем в мои времена. Но нечто крайне важное при этом оказалось утрачено.
В последний раз, когда я был в пригороде Чикаго, в своем старом районе, я не увидел ни пустырей, ни спонтанных игр. Зато было много детей, которые занимались спортом под руководством взрослых, много занятых родителей с потомством, меньше шума на улицах, более чистый воздух, этническое разнообразие посетителей ресторанов под открытым небом и большие викторианские дома, в которых теперь живут многочисленные семьи. Совсем другой мир. Поговорите с детьми на улицах (если их найдете – обычно они выпрыгивают из машин и несутся навстречу новому организованному приключению), и увидите, что в наши дни они модные, бойкие, без конца шлют сообщения и говорят по телефону, а еще чувствуют себя со взрослыми гораздо свободнее, чем любой из членов моей детской компании.
С другой стороны, я полагаю, что к десяти-одиннадцати годам дети, даже в футбольной команде или Малой бейсбольной лиге, находят себе собственное, частное пространство для игры – хотя нам часто кажется, что они просто дурачатся, пока тренер не видит. Естественное влечение к игре слишком сильно, чтобы его можно было полностью подавить. Дети найдут новые способы, чтобы сформировать сообщество, определить модели общения и узнать свою индивидуальность. Один журналист недавно описал, как вез своих детей и их друзей с одного занятия на другое и заметил, что с заднего сиденья раздается странное хихиканье. При ближайшем рассмотрении оказалось, что дети шлют друг другу текстовые сообщения, чтобы свободно, но тайно «разговаривать» в присутствии взрослого. Они создали себе собственную закрытую игровую зону, в которой могли свободно общаться.
Когда дети сами затевают игру, легко впасть в беспокойство по поводу возможных рисков. Что там они пишут друг другу, если не хотят, чтобы я услышал? Может, непристойности? Может, они обсуждают секс? Не обижают ли они кого-нибудь? А если дать им свободу передвижения, не поедут ли они на велосипедах на дорогу с опасным движением? Не утонут ли в пруду? Не начнут ли принимать наркотики? Родители мучились этими вопросами с древних времен и, наверное, будут мучиться до скончания веков. Однако им просто необходимо принять, что наша способность защищать детей, а также обеспечивать им здоровье и счастье ограничена. Мы должны к этому стремиться, но в конце концов дети вырастут и научатся самостоятельности (все на это надеются). И родители должны поощрять эту идущую изнутри, самоуправляемую игру, которая поможет детям чувствовать себя уверенно и безопасно и без вас. С такой игрой связаны риски, и они должны контролироваться и сводиться к минимуму. Но как показывает мой многолетний опыт, пытаясь подавить свободную игру или жестко контролировать занятия детей, мы создаем гораздо больший риск для их будущего здоровья, успеха и счастья.
Взросление и мудро-глупые обряды юности
В английском языке есть слово греческого происхождения sophomore, которое буквально означает «мудро-глупый» и которым древние греки необычайно точно охарактеризовали всю парадоксальность юношеского возраста. В подростковом возрасте детей тянет в разные стороны, не совместимые друг с другом. Их раздирает на части. Считается, что подростки должны вести себя ответственно, как взрослые, однако привилегий взрослых им пока не дают. Они могут обладать удивительно тонким чутьем – часто более тонким, чем у взрослых, но при этом делают фантастические ошибки в суждениях.
В конечном счете цель подросткового возраста – не только приобрести навыки, чтобы выжить в мире, где все мы зависим друг от друга, но еще и найти свою индивидуальность и уникальность. Также перед ними встает задача дистанцироваться от родителей, сохраняя при этом близкие отношения и привязанность. Неудивительно, что в это трудное время человеку часто кажется, что он запутался.