— Ну, не мне, конечно! Скажете тоже! — старик посмеивается и перекатывает между покрасневшими от мороза пальцами щепоть табака. — Приходят частенько разные экзальтированные девицы, просят их впустить, с сёстрами поговорить. В противном случае угрожают свести счёты с жизнью, прямо не сходя с места! И, не поверите, все как одна притаскивают с собой какие-нибудь склянки-бутылочки.
— С ядом? — во мне просыпается профессиональный интерес.
— Да кто его знает, с чем. — Мой собеседник, оказавшийся на редкость словоохотливым, ссыпает табак обратно в жестяную коробку и убирает. — Мы всего раза три проверяли, чего там аптекарь налил. Два раза это было слабительное, на третий — успокоительное, но слабое: можно было хоть весь флакон залпом осушить… Хотя все как одна уверяли, что это отрава, которой их снабдили знакомые лекари или аптекари, проникшись глубиной личной трагедии.
Интерес угасает также быстро, как и появился. Включается здравый смысл:
Надо полагать, и в планы остальных господ, отдавших всю свою жизнь медицине, не входит пребывание в тюрьме от пяти до десяти лет из-за нервных срывов впечатлительных барышень.
— Вот и я так считаю. Но репутацию заведения надо блюсти, потому сёстры сидят в приёмной. Ждут, когда очередная пташка прилетит.
— И многие у вас тут гнёзда вить остаются?
— Что вы?! — старик заходится прямо-таки молодецким смехом. — Большинство из них как видит, в каких условиях жить придётся, так разворачиваются — и к воротам! Хотя бывают и такие, что сёстрам часами беседовать приходится. Но такие молодухи обычно в деликатном положении находятся, а обстоятельства сопутствующие у всех разные, конечно.
— Понятно.
— А мы уже пришли! — привратник, привыкший по долгу службы обращаться с тяжеленной дверью, готовой выдержать осаду, к открытию её более лёгкой и послушной товарке прилагает столько же усилий. Он успевает предотвратить катастрофу в самый последний момент.
— Опять! — гремит на весь коридор возмущённый женский бас. — Сколько раз тебе говорила, не хлопай ты ей так! Мне же потом сестра-хозяйка всю душу вытрясет!
Хм… а эта дама про смирение слышала?
— Что, опять кого-то принесло? — сестра Тарина задаёт вопрос, не меняя интонаций, и продолжает в том же духе, — погоди, сейчас оденусь и заберу сама от ворот, а то ещё получится, как в прошлый раз…
— Да погоди ты тарахтеть! — наконец привратнику удаётся вставить своё слово в монолог монахини. — К нам тут особа важная прибыла. Пансионерку видеть хочет.
— А расписание часов приёма она видеть не хочет?
Женщина поднимается со своего места. Вот теперь я могу в полной мере оценить её габариты. В таком теле иному голосу и характеру не место!
— Моё имя — Мелина Мерод, — чувствую себя девчонкой, спрятавшейся за спиной взрослого и оттуда пытающегося что-то доказать обидчику. Хоть бы господин привратник сообразил посторониться и пропустил меня вперёд! — Я следователь Главного Управления. Мне нужно поговорить с госпожой Овейн.
Широкие чёрные брови монахини, собравшиеся на переносице в одну прямую линию, расползаются каждая на своё законное место. Жажда порядка и справедливости, полыхавшая во взоре уступает место растерянности. Сурово сжатые губы становятся мягче. И вот передо мной совсем другой человек!
— Беа? Да что же она могла натворить? Она у нас живёт, знаете сколь лет! И не выходила ни разу! — сестра Тарина бросается на защиту знакомой с тем же пылом, сто и проявляла заботу об имуществе монастыря.
— Мне это известно. Вашу подопечную никто ни в чём не подозревает. Я хочу с ней просто побеседовать.
— Ладно, — смирившись с неизбежным, женщина кивает, — подождите здесь, я её приглашу.
Она выплывает из-за стола и удаляется прочь, напоминая мне корабль, отчаливший от берега.
— Ну, и я пойду, — привратник разворачивается ко мне. — Вы на стульчик-то присядьте. Пока это её важнейшество нашу Беа разыщет…
Делаю шаг в сторону, давая старику возможность меня обойти.
— Вы, когда выходить будете, если меня возле ворот не найдёте, то в окно сторожки моей постучите. Она справа, надо только чуток по тропинке пройти.
— Благодарю.
Я раскланиваюсь с провожатым и подхожу к стулу, столь любезно мне предложенному.
Он такой же неудобный, как и тот, что в кабинете госпожи Окре. Пожалуй, я постою.
Сестра Тарина возвращается через пятнадцать минут. Без Беа.
— Вы её не нашли или она отказалась выходить?
— Уф! — монахиня садиться на свою табуретку. — А вы чего же не присели. Вам же вроде предлагали!