Его супруга казалась мне на редкость странной женщиной. Повзрослев, я поняла, что мировоззрение этой дамы формировали устарелые стереотипы, слухи и домыслы. Попав в новую для себя среду, у неё не возникло желания проверить правдивость информации, которой она обладала. Женщина закрылась в доме, будто он являлся единственным надёжным убежищем в диких, варварских местах, куда привёз её супруг. Госпожа N свела к минимуму контакты с людьми и без крайней нужды не выходила за ограду. В чёрный список попала и моя мать, хотя она родом из Арбейна, и этот сразу видно по её внешности.
Естественно, «меры безопасности» коснулись не только временной хозяйки соседнего дома. Своим детям — дочери четырёх лет и восьмилетнему сыну — она строго настрого запретила выходить дальше калитки и общаться с соседскими детьми. Со мной в том числе.
Порой я видела соседку, гуляющей с детьми в их саду. И слышала, какие нелепые вещи она рассказывала о нас, о жителях Од. Меня это очень возмущало. Хотелось выйти во двор и объяснить этой тёмной женщине, как она не права. Два или три раза, заметив мой порыв, маменька ловила меня на пороге нашего дома. А потом она объяснила, что спорить с глупцом, имеющим глаза, но предпочитающим жить в мире даже не собственных, а чужих фантазий бесполезно. Тебя не только не поймут, но и не услышат.
Меня всё равно терзала обида, поэтому я решила больше не смотреть в сторону соседского дома с его странными жильцами. Я даже перестала пользоваться калиткой, что была на нашем заднем дворе. «Лучше потратить чуть больше времени, чем видеть их и слышать», — примерно так я тогда рассуждала. К сожалению, в своём решении я была одинока. Тоти любил возвращаться домой тем путём, а порой он и вовсе добирался через сад соседей.
Как-то утром я не смогла дозваться кота, но вспомнив о его любви к ненавистной для меня территории, я вышла крыльцо чёрного хода. Тоти лежал на дорожке. От одного его вида на глаза навернулись слёзы. Он едва дышал, поза была неестественной, а шею украшала лента, которая месяц назад я видела в волосах соседской девочки.
Подняв голову, я посмотрела на окна соседского дома. На втором этаже дрогнула занавеска, но я заметила мальчишескую фигуру, мелькнувшую за ней.
Звать маму на помощь я не стала: сообразила, что единственное, чем можно помочь Тоти, это развязать ленту и ждать. Я ждала. Спустя час мой самый первый друг умер.
До сих пор не знаю, почему я сделала то, что сделала. Внутри меня всё клокотало. Было невыносимо больно. Физически больно. Меня душили слёзы, я готова была разрыдаться в любую минуту, но я взяла ленту и пошла к соседям.
Ждать, когда соседка спустится, пришлось долго. Она ещё и в оконце возле двери посмотрела, чтобы проверить степень опасности, которая ей грозит. Тогда мне стало смешно. И спокойно.
Женщина открыла дверь, и я тут же протянула ей ленту. Она долго на неё смотрела, но всё же признала в ней свою собственность и забрала.
Не знаю, что именно собиралась сделать госпожа N дальше. Быть может, поблагодарить, а, быть может, и захлопнуть дверь перед моим носом, мои слова её планы однозначно изменили. Впрочем, я не сказала ничего такого ужасного. Просто поздравила с тем, что она воспитала убийцу.
После этого соседка разразилось криком, обвинениями, оскорблениями. Я почти не вслушивалась в её вопли. Мне было всё равно. Я развернулась и ушла.
В дверях родного дома меня поджидала мама, выбежавшая на шум. В нескольких словая я объяснила ей, что произошло. Она потянулась ко мне с объятьями, но я отвела её руки и попросила помочь убрать Тоти.
Вечером в соседский дом вернулся глава семейства. Полагаю, что женщина сама вызвала супруга, побоявшись идти разбираться с моими родителями в одиночку.
Первый акт представления она устроила в собственном дворе. В красках расписав визит сумасшедшей девочки, то есть мой. Я же, не таясь, стояла на крыльце чёрного входа и с интересом наблюдала через низкую ограду за развитием событий.
Торжествующая улыбка, предназначенная для меня, померкла на губах женщины, когда её помрачневший супруг спросил, где находится его сын.
О том, что господин N нашёл отпрыска, слышал весь квартал. До дома мужчина добирался верхом и, когда отправился на поиски, в его руках был зажат стек. Видимо именно его он и пустил в ход для вразумления и наказания непутёвого чада.
Я ничего не чувствовала, слыша крики мальчишки. По бессвязным словам, которые он выкрикивал, и в честности которых не имело смысла сомневаться, ибо момент как никогда располагал к откровенности, я поняла: соседский мальчик не чувствовал за собой вины. Он не раскаивался в содеянном. Ему было просто обидно.