– Спасибо! – обрадовался Петя.
На прощание мы все трое приняли благословление, сперва от игуменьи, а потом и от епископа.
– Господа! – обратился к нам Дмитрий Сергеевич, едва мы вышли из библиотеки, но тут же сменил официальный тон на отеческий. – Даша! Петя! Вы видели, с каким душевным скрипом я согласился на ваше участие в расследовании. Не ожидал я такой блажи от самого архиерея. И того, что он полицмейстера уговорит. Мне же самому с ними спорить невозможно – чином не вышел. Так я вас еще раз прошу: вы на досуге размышляйте, здесь даже я, не буду врать, на вас рассчитываю, потому как дело и впрямь загадочное. Но вы уж никуда не лезьте без моего разрешения. Слишком все в этом деле запутанно, непонятно и страшно.
2
Возок игуменьи Серафимы оказался невелик и скромен, как и положено монастырскому возку: крохотная будочка, установленная на простые сани. Лошади, правда, были хорошие: обе каурой масти, с пышными гривами и хвостами, заботливо вычесанными. По тому, как ласково с ними обращался возница, было ясно, что это его рук дело.
Внутри кабинка показалась чуть просторнее, чем выглядела снаружи. Вдвоем мы разместились, можно сказать, с удобствами.
– И что вы обо всем этом думаете? – спросил Петя.
– Думаю, что прежде всего нужно прислушаться к словам Дмитрия Сергеевича и просьбам его преосвященства.
– Это вы на что намекаете? – сделал невинное лицо гимназист.
– На то, что вы, Петя, увильнули давать обещание, которое с нас обоих требовали.
– Так зато хотя бы у меня руки развязаны будут! Честное слово, я не собираюсь лезть в опасные дела. Но вдруг понадобится совершенно незначительный риск?
– Я однажды уже полагала, что риск самый незначительный. Или вам обязательно надо, чтобы вас самого по голове стукнули?
– Даша, вы несправедливы. Я и на чужих ошибках учиться умею.
Он надулся и отвернулся, глядя в окошко нашей «кареты», уже проезжающей мимо здания станции, расположенной на самой окраине города. Дальше дорога шла вдоль железнодорожных путей, мне стало интересно рассмотреть обгоняющий нас состав. Огромный паровоз, крутя соразмерными его огромности красно-черными колесами, выпустил с шипением облако пара, просвистел гудком и, набрав скорость, загромыхал в сторону станции «Тайга». Глядя ему вслед, я невольно прижалась к Петиному плечу. Он закаменел, кажется, даже дышать перестал, я отстранилась, чувствуя, что краснею. Видимо, краснеть без особого повода является заразной привычкой. Вот я от Пети и заразилась.
Гимназист вскоре обрел дар речи, для чего ему пришлось слегка прокашляться.
– Так вы мне не ответили, что вы думаете об этом преступлении?
– Думаю, удивительно прежде всего то, что оно совершенно не похоже на предыдущее. Там чуть ли не до самого конца был неясен мотив, зато был известен способ убийства. Здесь все наоборот.
– То есть вы, Даша, считаете, что изумруд был настоящий? В смысле, тот камень – действительно изумруд?
Я пожала плечами.
– Да. Наверное, нужно исходить из этого, – не дождавшись ответа, продолжил размышлять вслух мой попутчик. – А то получится, что это ужасное убийство совершено безо всякой цели. Но что меня смущает, так это то, что выяснилось все насчет изумруда накануне днем, а уже ранним утром было совершено ограбление.
– Это для матушки Серафимы все выяснилось накануне. Вы же слышали, что камень запросто лежал у нее на подоконнике. Его кто угодно мог видеть, а народу в ее келье за эти месяцы побывало великое множество. Кто-то вполне мог опознать сокровище. И если промолчал, так значит, увидел возможность похитить камень. Но сразу у него не получилось. В конце концов, все совпало таким образом, что преступник выбрался за камнем именно тогда, когда его собирались из монастыря увезти.
– Но тогда… то есть я хочу сказать, что некто должен был узнать про изумруд совсем недавно. В противном случае у него была бы не одна возможность для кражи. Не стал бы он такое дело затягивать, слишком неразумно было бы. Уж придумал бы что-нибудь: обманул матушку-игуменью или нашел предлог остаться в ее келье одному. Или тайно в нее проникнуть. Или…
– Вот и я о том, – перебила я Петю, а то он предложил бы еще сотню способов украсть изумруд. – Получается, что преступник узнал это совсем недавно. Скажем так, не далее двух недель назад. Это у нас первое. Второе: он должен был знать, что камень сегодня утром будет вынесен из кельи настоятельницы монахиней Евдокией. И сказать ему об этом мог только кто-то из самого монастыря!
– Так вот отчего вы на эту поездку напросились! Вы хотите найти человека, который мог передать преступнику такие сведения?
– А вот и нет!
– Тогда зачем же мы едем?
– Петя, вы знаете, сколько в монастыре народу?
– Честно сказать, не имею представления.
– А я знаю. Монахинь около двухсот. Опять же при монастыре есть приют и школа. Потом, не думайте плохо о Дмитрии Сергеевиче: все, о чем мы сейчас говорили, он знает не хуже нашего, так что уж, наверное, постарается разобраться, кто побывал в монастыре в последнее время, кто в него приехал за эти недели. Разведает про личности этих людей, про их прошлое. Нам все это поднять не под силу. Пусть это полиция делает.
Я говорила недовольным голосом, потому как сердилась на Петю за то, что смутилась, прижавшись к его плечу. Хотя сердиться было совершенно не за что. На него уж точно. Петя же стал таким задумчивым, что меня смех начал разбирать.
– Даша, вы мне все же ответьте, – жалобно попросил он. – А то у меня голова дальше только об этом думать будет, а ее можно и для другого использовать.
– Если честно, я и сама до конца не знаю. Просто захотелось своими глазами все увидеть, вдруг из этого что-то да получится.
Еще отъезжая от архиерейского дома, мы попросили возницу остановиться по возможности близко от места преступления.
– Приехали, вылезайте, господа хорошие! – крикнул нам извозчик, спрыгивая со своего места на снег и распахивая дверцу.
– Вот спасибо, – поблагодарил Петя. – Так славно нас довезли.
Я оперлась на его подставленную руку и тоже выпрыгнула на землю, и тоже сказала:
– Спасибо вам, Иван Поликарпович.
– Вон оно как! Приятственно-то как, когда уважительно!
Разговаривая, он налегал на «о», но не так сильно, как окали на Урале, скорее так, как говорят где-нибудь на Вологодчине.
– А вы давно из Вологодской губернии к нам приехали? – спросила я больше наугад. Но все же угадала.
– Дык… весной прошлой. А откель вам это ведомо, что мы с Вологодчины то есть-то?
– А вы разговариваете таким манером, как в тех краях.
– Вон оно чаво! – задумчиво протянул Иван Поликарпович. – Сами-то мы того не замечаем. А образованные люди, они вон оно чаво… Дык, проводить к месту, что ли?
– Окажите любезность, проводите.
– Особо далеко провожать не получится, нужды нет. Вот сюда извольте. Вы по тропке ступайте, не то в снег провалитесь.
Возок остановился вблизи монастырских ворот. Если взглянуть от них, то дорога, которой мы приехали, резко забирала направо. А влево, и тоже под крутым углом вилась через поля к селу та самая тропинка. Стало понятно, отчего возница боялся разминуться с монахиней.
Тропинка оказалась покатой и чуть возвышалась над остальным заснеженным полем, хотя мне казалось, что все должно быть наоборот, что тропинка должна пролегать глубже сугробов. Не удержавшись, я спросила о причинах такого явления.
– Да все очень просто, – стал объяснять Петя. – Если бы здесь прошли, когда снега было уже много, то, конечно, протоптали бы траншею среди сугробов. Но, видимо, ходят здесь постоянно с того самого момента, как земля промерзла. Поэтому каждый раз, когда шел снег, его утаптывали, потом тропку переметало, и то, что насыпалось поверху, снова утаптывалось. Но все равно долгое время и тропка, и снег рядом были на одном уровне. Может, тропка даже чуть ниже была. Сейчас же, ближе к весне, снег в поле стал рыхлым и просел, а под тропкой он твердый настолько, что и не проседает.
Эти объяснения наш провожатый слушал едва ли не с большим вниманием, чем я, хотя сама об этом и спросила. Правда, меня в этот момент больше интересовали следы, оставленные убитой здесь монахиней, и я искала глазами подходящее место, где было бы возможно проверить мелькнувшую в голове идею.