Оставляем Пифию покоиться с миром. Все, кроме Умника. Он еще долго-долго сидит с ней и держит за руку.
Глава 31
Я все-таки ее не уберег.
Знаю-знаю, она сама решила ехать с нами, мы не могли ее удержать. Однако факт остается фактом: если бы я все это не затеял, Пифия была бы жива и невредима, дома на Площади.
Виноват не Умник. Он рвется чинить все, что сломано. Ум, наверное, даже обезвреженную бомбу заново соберет, если задачка его заинтересует. Я смотрю на него, он потерял голову от смерти своей — кого? любимой? — и понимаю: о последствиях похода Умник не задумывался.
Да, конечно, мы все умрем, чего переживать-то? Так было всегда, даже до Хвори. Разве до Случившегося кто-то мог похвастать, что будет жить вечно? Нет, люди просто старались не лезть на рожон и найти себе стоящее занятие или, не знаю, отвлекались изо всех сил — лишь бы не думать о конце.
Итак, пора устроить совещание и решить, что делать дальше.
— Не пойму, что мы решаем, — говорит Кэт.
Я не успел ей все объяснить.
— Идти спасать мир или не идти, — отвечает Питер.
— А, — кивает Кэт. — Я с вами.
— Кто тебя спрашивает? — фыркает Донна. — Ты — просто конфедератская шлюха, из-за тебя убили мою подругу.
— Я вам жизнь спасла!
— Точно. Геройский поступок: нашинковала бедного парня, когда он повернулся к тебе спиной.
— Он собирался нажать на курок.
— Чем? — вновь фыркает Донна. — Членом?
— Если она готова разделить с нами все опасности, пусть идет, — роняет Умник.
На этом спору конец: Ум теперь воспринимается как хранитель наследия Пифии.
— Нам пригодится любая помощь, — заключаю я. — Но поговорить я хотел не об этом. Вопрос в том, идем ли дальше?
Первым делом бросаю взгляд на Умника. Тот кивает. Питер смотрит на Донну.
— Господи! — восклицает она. — Джефф, ну чего ты заладил одно и то же?
— Потому что речь идет о ваших жизнях.
Очередное фырканье.
— Простыла? — интересуюсь я.
Интересуюсь, пожалуй, несколько раздраженно.
— Джефферсон, я уже сказала, что пойду, — говорит Донна. — Хватит сто раз спрашивать.
— Ты в покер играешь? — вдруг спрашивает меня Питер.
— Нет, — озадаченно отвечаю я.
— А. Там ведь как? На руках у тебя несколько карт. А ты поставил уже так много, что не можешь сброситься и все потерять. Это называется «вложиться в банк».
— И?
— И вот. Я считаю, мы вложились в банк. Сам подумай: Пифия, Ратсо… столько народу полегло… Не могу я поджать хвост и уйти домой.
Ну да, как-то так.
— Единственный путь — вперед, — подытоживаю я.
— По статистике, не важно, сколько уже поставлено, — впервые поднимает на нас глаза Умник. — Если карты на руках плохие, а ты продолжаешь ставить, просто проиграешь больше.
По молчаливому соглашению остаемся сегодня в музее. В телах и душах — сосущая пустота.
Разворачиваем и съедаем припасы Пифии. Не могу сказать: «Она бы этого хотела». Глупая фраза. Если Пифия на небесах, ее занимает совсем другое. Просто так будет правильно.
Окончательно меня добил блокнот. Мы роемся в рюкзаке Пифии в поисках чего-нибудь полезного, и оттуда выпадает книжечка с милой пучеглазой зверюшкой на обложке. Я подбираю с земли блокнотик, он раскрывается, и я невольно замечаю надписи: «друзья» и «мой парень». Девичий почерк с завитушками, сердечки над «й».
Протягиваю книжицу Донне. Та прижимает ее к себе и, отвернувшись, начинает плакать.
Увожу всех в мебельные галереи, ребята устраиваются спать. Падают как подкошенные, сил ни у кого нет.
Мне не до сна.
Я отправляюсь искать вакидзаси. А потом долго гуляю по музею, рассматривая старых друзей.
Многих маленьких картин нет, как, впрочем, и большинства золотых изделий. Но смерть по-прежнему подбирается к Сократу на полотне Жака-Луи Давида, Брейгелевы жнецы все так же отдыхают на поле, а солнце, как и раньше, освещает девушку с кувшином кисти Вермеера.
Украсть их нетрудно: провести ножом по краю картины, свернуть холст в трубочку. А когда вернусь домой, повесить над кроватью вместо плаката. Если вернусь, конечно.
Только зачем? Наверное, я должен подумать: «Это бесценное наследие человечества!» или что-то подобное. Должен же хоть кто-то так думать. Но сейчас все кажется неважным, а искусство и подавно. Ну почему я такой?! Что со мной не в порядке? Почему картины всегда волновали меня больше, чем, скажем, Джей-Зи или затяжка марихуаны?
Мы — всего лишь животные.
Но ведь я волновался за Пифию. Мне жаль Умника, который сейчас по ней горюет. Я любил брата.