За волнорезом — небольшая гавань. Причаливаем к прогнившей пристани; нас выталкивают на берег, поторапливая ногами и кулаками.
Кто же они такие? Похоже, целый школьный класс. В разгар Хвори им было лет по двенадцать. Нижняя возрастная граница выживаемости. Как у них получилось выстоять дальше? Они совсем не похожи на тихих, испуганных Кротов. Эти ребята — дерзкие. Даже не так. Бесстрашные.
Нас, точно стадо баранов, запихивают в кузов потрепанного фургона, расписанного любительским граффити. Часть захватчиков садится с нами, остальные залазят на крышу; кое-кто беспечно повисает в открытых дверях.
Грузовик, чихнув, оживает, и мы несемся по пыльной дороге мимо лугов, заросших высокой травой да камышом. Вон и маяк, про который говорил Капитан. Наверху торчит парень с длинной винтовкой.
На развилке сворачиваем налево. Сквозь открытую заднюю дверь замечаю большое ухоженное поле, на котором чего только не растет.
Круговой перекресток. За ним комплекс из нескольких строений. Главное здание высотой в три этажа и шириной чуть ли не в квартал. На рыжевато-буром фасаде — глухие окна. Грузовик останавливается, нам жестами приказывают выходить.
Вывеска гласит: «Центр изучения болезней животных, остров Плам».
Руки у меня горят, в голове шумит. Мы там, куда так стремились.
Двери. Пустой неухоженный атриум. Коридор с просторными помещениями по обеим сторонам.
Одна комната, по-видимому, общая спальня. Там и сям валяются матрасы. Перед зеркалом в дешевой пластмассовой оправе красит губы кроваво-красной помадой девчонка лет тринадцати — тощая как скелет или манекенщица.
Сбоку доносится приглушенная пальба. Я замечаю большой телевизор с плоским экраном. На нем играют в стрелялку от первого лица — похоже, «Колл оф дьюти». Вокруг, точно загипнотизированные, застыли дети-дикари, как две капли воды похожие на наших захватчиков. В воздухе висит густой дым с химическим запахом, явно не табачный.
Я все жду, когда появятся прозрачное оргстекло, компьютерные терминалы и высокотехнологичные системы идентификации. Но чем дальше мы идем, тем грязней становится вокруг. Унылый бетон, выкрашенный в казенный бежевый цвет, истерт резиновыми подошвами и выщерблен тележками.
Подходим к двери, напоминающей вход в банковское хранилище. Толстое окно покрыто паутинкой трещин. Металлическая ручка-колесо. У порога лежит труп — бледный, из носа течет кровь, лицо вытянуто от мучительных предсмертных судорог. Очередная жертва Хвори. Только слишком юная.
Дети-боевики не обращают на мертвеца никакого внимания. Один из конвоиров колотит в «банковский сейф» рукояткой мачете. За дверью слышно негромкое эхо.
Круглая ручка плавно поворачивается, и нам открывают вход.
На пороге стоит девушка со светлыми косичками и неожиданно ангельским лицом. На голове венок из ромашек, на шее цепочка с подвеской, ниже — мешковатый медицинский костюм с подкатанными рукавами, весь в брызгах запекшейся крови.
Блондинка улыбается, впускает нас за дверь и ведет мимо пустых загонов, клеток и металлических дверей. Где-то играет песня — приятная джазовая импровизация, печальный тягучий голос, который не вяжется с окружающей кровавой серостью.
Мы идем и идем, музыка все громче. Наконец она взрывается ярким перебором, проникает в каждую клеточку, заглушает мысли. За коридором — большое помещение. Длинные ряды столов, на них оборудование, штативы с пробирками. Над дальним столом кто-то склонился.
Человек кивает в такт музыке. Он закупорен в голубой костюм из плотной резины, на спине — похожая на короб сумка.
Незнакомец перестает кивать и поднимает голову, будто почувствовав чужой взгляд. Музыка замолкает, сменяясь тихим шипением.
Он медленно, не спеша поворачивает голову в нашу сторону, и я невольно пячусь.
Его лицо скрывает пятнистое, исцарапанное стекло — часть резинового костюма. В стекле отражается свет ламп, свисающих с потолка на скрученных проводах, и разглядеть, кто внутри, невозможно.
Человек выпрямляется, поднимает руки, нащупывает застежку гермошлема и тянет за нее.
Меня вдруг прошибает пот: сейчас то, что находится внутри костюма, вырвется наружу и всех нас заразит.
Раздается шипение, незнакомец высвобождает голову из шлема. Наконец я его вижу.