Семейство было огромным – неужели, стоило мучить ребёнка тем, к чему у него не лежала душа?
Так всё началось. Всё: счастье, спокойная, мирная жизнь.
Да, несмотря ни на что, Карла была счастлива: с раннего детства она знала, что это не её семья, что Мерф ей не брат, и что мать никогда не носила её под сердцем; что её, когда ей было не больше года, кто-то просто пронес по городу, следуя за стрелкой на маленькой ручке.
Но в то же время, она была любима, согрета, и жила так, как ей хотелось. Занималась тем, к чему её тянуло; болтала с Мерфом до поздней ночи, училась, знакомилась с новыми людьми, которые были ей интересны – а интересны ей были практически все. Конечно, её детский восторг от жизни скоро утих, и Карла стала более сдержанной, но её яркие глаза не угасали будто бы даже на те часы, что она спала – даже рано утром, даже если ей предстоял насыщенный день, юная наследница рода Найтсмит была бодра. Может быть, таким «шрамом» в её сердце осталась прежняя жизнь.
А может, ей просто было легче от того, что второго имени, как того требовали традиции многих родов, ей не дали. Решили – выберет сама, когда повзрослеет. Может, к тому времени объявятся её настоящие родители – или же они, перетряхивая тысячный раз те пелёнки, в которых девочку подкинули к крыльцу, вдруг найдут особый знак, указывающий на её имя. Настоящее второе имя.
Но когда-нибудь всему должен прийти конец: и спокойствию, и вере в лучшее, и уюту. Когда-нибудь по мировоззрению должна пройти трещина от удара тяжёлым молотом реальности, и хуже всего – если этот молот возьмут в руки сами близкие. Коллективный замах – нет, не молотом, а топором, - и общий удар. Тяжёлый, отсекающий голову – но не совсем. И не сразу.
Где-то на небе, если там существует такая особая контора, отвечающая за этот мир, шептали большие начальники, влюблённые в свет глаз этой девчушки, что носила необыкновенно тяжёлую для своих плеч фамилию: «пускай насладится своей возможностью, пускай, вдруг другого шанса не будет», - а потом они стыдливо затихали, пряча глаза, как некогда это делала королева Лерия.
***
Солнечные лучи не хотели будить Карлу. Они лениво скользили по подушке, но в этой лени угадывалась растерянность и некоторое… напряжение. Словно лучи были живыми и умели переживать за человека, чей сон собирались потревожить, и чьи видения собирались нарушить.
Но утро вступало в свои права, и на смену робким лучикам пришли сильные, яркие лучи – и вот они-то и ударили со всей силы в глаза спящей девочки, находящейся в том самом возрасте, когда к ней всё чаще начинают обращаться иначе – «девушка».
Шестнадцатилетняя Карла Найтсмит приподняла веки и сонно улыбнулась, глядя в потолок. Она находилась в этом самом приятном утреннем состоянии спора с солнцем – чья сегодня очередь светить. Когда она была младше, то даже рассказала об этой своей фантазии брату – тот рассмеялся, и с тех пор каждый раз спрашивал, когда Карла просыпалась: кто же победил сегодня, солнце или она?
Улыбка Карлы стала шире при воспоминании о том, как серьёзно она говорила в пасмурные дни о том, что солнце слишком устало и отлынивает от работы, а потому светить придётся именно ей.
Она сползала с кровати, продолжая слушать собственные мысли. Ей нравилось то, как звучал голос – будто бы кого-то баюкал, но стоило ей встрепенуться, встретить человека, заговорить - и оказывалось, что голос просто наполнял её бодростью. Её душа как будто умела засыпать в какие-то моменты, создавая тот самый баланс между ровным горением свечи счастья и восстановлением собственных сил.
Утро было любимым временем дня для Карлы. Она любила вставать, заправлять свою уютную кровать, ступать по мягкому ковру в душ, слушая то убаюкивающие, то будоражащие воображение мысли. Любила спускаться после душа вниз, в столовую, и встречать там тех людей, благодаря которым узнала, что такое семья.
Быть может, это было неправильно, не так, как должно было бы быть, но слова «мама» и «папа» вошли в лексикон Карлы также просто, как мысль о том, что Мерф – её брат, была принята сердцем. Все истории с метками девочку пока не волновали – она была счастлива жить нынешним днём, и если мысли о будущем всё же посещали её, Карла делала простой и гениальный вывод: когда-нибудь что-то изменится.
Хотя бы и завтра. Но надо уметь жить в том моменте, который дарит тебе очередной удар сердца и новый вдох. Иначе так можно и с ума сойти, думая сразу обо всём и мучаясь сотнями проблем, что подобны вампирам – тем, что однажды почувствуют твою беззащитность, поймут, что существует слово «вседозволенность», и отныне вряд ли отпустят тебя. Они закусают. Забьют. Выпьют до дна.
Не кормить же их, верно? Нет смысла помогать тому, кто пытается уничтожить тебя изнутри, уверяя, что находится снаружи. А проблемы и проблемки – это те ещё кровососы. Душа – или что там, вместо неё? – она ведь тоже имеет какую-то оболочку. Какой-то ресурс, из которого состоит – назовём это моральной кровью. И если твоя моральная кровь кончится, может случиться что-то очень и очень плохое. А этого допускать нельзя.
Быть может, этот её взгляд на жизнь был идеальной точкой зрения в том мире, где жила Карла. Недаром для человечества самым главным на свете стал сам человек: его душа, мечты, порывы, желания. Недаром детей часто и ненавязчиво проверяли на предмет склонностей и наличия психических отклонений.
И если таковые находились – никогда и нигде общество их не отвергало. Дети, что страдали от страхов, отправлялись на домашнее обучение, если это было нужно, и получали своевременную мягкую и такую необходимую помощь. Идея сохранения чистоты души – вот, что зачаровывало Карлу в этом обществе, в этих людях. Она и сама мечтала заниматься практически тем же, но до сих пор не знала, куда направить все свои силы – и пускай.
У неё всё ещё было время.
Она знала, что Мерф улыбается, слушая, как её быстрые ноги несут её по деревянным ступенькам, как нервные пальцы быстро перебирают перила. Знала, что он вновь поздравит её с «мягкой посадкой на ветку», когда она вбежит в столовую, свежая и готовая к новому дню, новым чувствам и людям, и заберётся на свой любимый высокий барный стул. На тот самый, куда он сажал её, едва она научилась ходить.
Так и случилось: стул внушал некоторое спокойствие – будто бы он охранял её жизнь. Какой-то набор деревяшек и гвоздей, но в то же время – что-то такое нерушимое и утешающее.
- Сегодня мне нужно сходить в институт и выяснить, что у нас со списками новичков, - улыбнулся ей брат, когда сел напротив. Будто бы ей, а будто бы и всей семье.
- Мы ведь хотели выбрать подарок Ларе на День рождения, - вопросительно приподняла брови Карла. Мать с отцом что-то обсуждали, мягко «съехав» с общего диалога, когда они разговорились.
- Поедем завтра. Обещаю, - и он отхлебнул кофе. Неспешно, растягивая удовольствие – пусть Карла и не любила этот напиток, она любила пристрастие к нему Мерфа. После любой крошечной ссоры, или глупой, неуместной шутки, она могла принести ему ароматный бумажный стаканчик – обжигаясь, неумело, но от всей души виновато улыбаясь. И вот так просто и искренне происходили их примирения.
Честные, такие семейные и не похожие ещё на те, что должны были происходить, когда оба приходились друг другу чем-то большим, чем просто брат и просто сестра.
- Ну, если обещаешь – ладно, - легко согласилась она. – Тогда я пойду проведаю Марго. Она попала в больницу, аппендицит…
- Хорошо, - немедленно уступил ей и Мерф. – Подвезти тебя?