Можно было бы привести немало примеров безоглядной игры со словами (в тех же "Кориэтовых Нелепостях" и "Кориэтовой Капусте" или в сочинениях неутомимого "Водного Поэта" - Джона Тэйлора), показывающих, что, когда эти "британские умы" входили в раж, их меньше всего волновала необходимость соблюдать приличия или оглядываться на "патриотические чувства читателей", о которых через четыре столетия забеспокоился наш рецензент. Что же касается соответствия "истории и духу языка", то давайте попробуем отыскать их в заголовке панегирика, написанного для "Кориэтовых Нелепостей" Хью Холландом - "К идиотам-читателям", где первая буква слова "идиотам" помещена строкой выше остальных и взята в кавычки. Возможно, Г. определит, какими именно "правилами" руководствовался здесь этот елизаветинец, но любой читатель или рецензент - и тогда, и сегодня - может прочитать это и как "Я - идиот" и отнести к себе. Вопреки "правилам грамматики и истории языка"!
Беспредметна и критика рецензентом перевода латинского слова "misteria" в надписи ("Asinus portans misteria"), намалеванной Кориэтом на сундуке, в котором он развозил свои "Нелепости". Независимо от истории этого латинского выражения, в данном случае слово "misteria" следует перевести как "тайна", ибо и Бен Джонсон прямо говорит о раскрытии тайны "Нелепостей" ("to unlock the Mystery of the Crudities"). He следует давать безапелляционные указания по переводу, не зная контекста.
Слово "тайна" рецензент Г. вообще и принципиально не любит. Тем более если речь идет о тайне Шекспира! По мнению Г., излагая и анализируя факты о тайне, которой окружали свою деятельность, свое творчество "поэты Бельвуарской долины", автор "Игры об Уильяме Шекспире" являлся "пленником чисто советского представления о существовании всесильных заговорщиков, определяющих ход исторических событий". Не будем вступать с рецензентом в дискуссию относительно марксистских постулатов о роли личности в истории, но как не поздравить его со столь заметным вкладом в историю "шекспировского вопроса": ведь теперь на роль "пленников советского представления" могут претендовать такие личности, как Чарльз Диккенс, Марк Твен, Зигмунд Фрейд, Владимир Набоков, Анна Ахматова и многие, многие другие, в том числе - и главным образом - англичане, американцы, немцы, французы, никогда на советскую землю не ступавшие (тем более в прошлом веке)! А тем временем дотошный Г. с самым серьезным видом развивает свои историко-идеологические изыскания: "Вероятно, с этими пережитками советского сознания связаны и некоторые терминологические особенности стиля И. Гилилова". Признаюсь, автору "Игры об Уильяме Шекспире", в чьих работах нет не только ни одной цитаты, но даже ни одного упоминания имени кого-либо из "классиков" или "практиков" марксизма-ленинизма, было забавно услышать о себе такое. И действительно, как тут не улыбнуться... Еще недавно почтенный советский библиограф Г. с гордостью демонстрировал составленный им каталог хранящихся в университетской библиотеке прижизненных изданий опусов вождя мирового пролетариата. Но вот судьба перемещает его в комфортабельное дальнее заокеанское зарубежье, и мы видим его выискивающим криминальные следы "советскости" в исследованиях "шекспировского вопроса". Такие вот околошекспировские метаморфозы...
Но посмотрим, что же это за "терминологические особенности, связанные с пережитками советского сознания", обнаружил Г. в "Игре об Уильяме Шекспире"? Оказывается, я применил такие выражения, как "докопался", "надуманный", "литературный эксперт определенного толка"! И Г. пишет, что читать подобные (очевидно, напоминающие ему о нехорошем советском прошлом) выражения ему "стыдно". В связи с чем же я употребил эти постыдные, заставившие покраснеть рецензента выражения? Во-первых, страшное слово "докопался" я применил к известному исследователю архивов Лесли Хотсону, о котором отзываюсь очень тепло. Странно, но Г. не понимает: если об исследователе, много работающем в архивах, говорят, что он до чего-то "докопался", то это слово вполне для такого случая подходящее и отнюдь не обидное (скорее лестное). Не вижу криминала и в употреблении слова "надуманный" по отношению к не подкрепленному фактами доводу. Ну, а кого же я оскорбил, назвав "литературным экспертом определенного толка"? Да не кого иного, как печально знаменитого Джона Пейна Кольера, "прославившегося" на весь мио своими фальсификациями печатных и рукописных материалов шекспировской эпохи, о чем я и рассказываю во второй главе "Игры об Уильяме Шекспире". И то, как я назвал Кольера, - едва ли не самая мягкая характеристика, когда-либо этим фальсификатором полученная. Похоже, Г. не только не знает, кто таков был Кольер, но даже и посвященную его подвигам страницу в моей книге внимательно не прочитал. Особой "советскости" в моей терминологии наш сверхбдительный рецензент, как видим, доказать не смог, а вот собственную некомпетентность продемонстрировал еще раз.
Вообще рецензент Г. публично стыдит меня нередко, и не только за терминологию. Вот я мимоходом отметил, что формат книги Дэвиса - "октаво". Г. сообщает читателям, что это - ошибка, что формат этой книги - двенадцатая доля листа, и не упускает случая добавить: "Ошибка довольно странная для ученого, гордящегося применением книговедческих методов". Однако на самом деле ошибается сам рецензент, почерпнувший сведения из устаревшего источника. Формат книги Дэвиса - действительно "октаво", и в этом рецензент мог бы легко убедиться, заглянув в каталог Полларда-Редгрэйва (STC) незаменимое справочное издание для всех работающих над литературными и книговедческими проблемами шекспировской Англии.
Другой пример: издатели последнего, оксфордского собрания сочинений Шекспира поместили там и знаменитую поэму Бена Джонсона из Великого фолио. Однако при этом они выбросили из текста очень важную запятую, из-за чего исчезает аллюзия, определяющая смысл поэмы. Ясно, что исправлять без оговорок древние тексты (да еще в научном издании) недопустимо, это я и отметил в "Игре об Уильяме Шекспире". Рецензент же обвиняет меня в том, что, "выискивая соломинку в чужом глазу, в своем не замечаю и бревна": в поэме о Голубе и Феникс заключительную перед подписью точку заменяю двоеточием! Сравнение абсолютно неправомерное: если оксфордские издатели просто изменили джонсоновский текст, не ставя об этом в известность читателей ни в какой форме, то в случае с поэмой о Голубе и Феникс я только предложил читателям проделать мысленный эксперимент с заменой точки на двоеточие, чтобы увидеть альтернативный смысл подписи. Но пунктуация оригинала мною полностью сохранена в его факсимильном воспроизведении! Конечно, можно понять рецензента Г.: ему, как и его московскому коллеге Н. Б., трудно вообразить, что оксфордские авторитеты способны ошибаться, быть в чем-то неправы... Оксфордское издание, и вдруг - ошибки?!
Иное дело - "Игра об Уильяме Шекспире", изданная не в Оксфорде, а в Москве; здесь рецензенту везде мерещатся ужасные ошибки, о которых он, не затрудняя себя проверкой, с возмущением оповещает читателей. Буквально взорвал его вариант девиза в эскизе герба, полученного Шакспером. Во второй главе "Игры" я сообщаю о связанном с этим эскизом факте: "В сохранившемся эскизе герба клерк из герольдии написал странный девиз: "Нет, без права"". Негодованию рецензента нет предела, он пишет: "Предельным случаем - когда не знаешь, чему удивляться более: неосведомленности автора или его самоуверенности, - является перевод девиза, помещенного в дворянском гербе, дарованном отцу драматурга...". Далее Г. цитирует мою (приведенную выше) фразу, заменив слово "эскиз" на "девиз", и продолжает: "В таком переводе-толковании девиз дворянского герба звучит не просто странно, но прямо издевательски. Однако ничего подобного на самом деле нет... Дело не только в отсутствии придуманной автором "Игры" запятой..." (курсив мой.- Я. Г.).
В связи с этим Г. мечет громы и молнии, обвиняет меня в искажении и фальсификации исторических источников и фактов, неуважении к читателям и т. д. и т. п. Вспомнился развеселившемуся рецензенту и старый анекдот о гимназистке, которая "вот так же, слово за словом, не вникая в смысл", переводила известное французское выражение. Рецензент, конечно же, не упускает случая отечески поучить провинившегося автора: "Подобные промахи не могут быть оправданы увлеченностью автора своей идеей. Увлеченность в науке - дело не только благое, но и необходимое. Но единственно при условии соблюдения незыблемых правил научного исследования, не позволяющих искажать и фальсифицировать исторические источники, выдавать свои предположения и домыслы за установленные факты... Историков и филологов учат этому на первых курсах университета. Жаль, что И. Гилилов не усвоил в должной мере этих уроков от своих наставников - или позволил себе забыть о них". И конечно же, Г. сурово требует от автора ответа на вопрос: "Что явилось причиной такого странного перевода девиза: недобросовестность или неосведомленность?".