Пора уходить, нечего тут больше делать. Но очень уж не хочется снова погружаться в эту сырую метель. Но почему она так смотрит?
— Я вас задерживаю? — спросил Грязнов. — Извините, если так. Просто неохота снова в холод и сырость.
Она посмотрела на его потертое кожаное пальто и кивнула. Холод, да еще какой. Самой пришлось надеть две кофты под свое старое пальтецо.
— Я спросить хотела. — Она поднялась с табуретки. — Мой сын шестой месяц в Бутырке сидит... — Ее голос дрогнул, она заплакала.
И снова села.
— Успокойтесь, — сказал Грязнов, посмотрев на часы. — За что сидит?
Его приняли за большого начальника, который может казнить или миловать. Придется ей объяснить, что это не так.
— Да ни за что, — всхлипнула женщина. — Единственный сын... Привлекли сами не знают за что. К нему пьяный пристал, а он его оттолкнул. Тот в лужу упал и потом захлебнулся. Коленька-то мой не видел ничего, вечером было, домой после техникума спешил... А утром его взяли. Убил ты его, сказали. На суде свидетели показали: сам, мол, пристал и Коля оттолкнул только. А в луже не топил. И Колю отпустили. После в армию забрали. Мне командир части благодарности присылал. А у этого, утопшего, родственники богатые — давай пересуд, кричат. Вернули на доследование. И свидетели эти уже другое стали твердить: мол, Коля ногой его, тот память и потерял. Я не выдержала: что ж вы, говорю, делаете? Тот сам утонул, а моего теперь топите? Что он вам сделал? Иль родичи хорошо заплатили, а мне предложить вам нечего? А они носы в сторону, молчат, не отвечают. И судья меня усадила. Не по делу, мол, говорю.
Она рассказывала быстро, захлебываясь, боясь, что он ее прервет.
— Успокойтесь, — сказал Грязнов. — А что ж адвокат ваш?
— А где я деньги такие возьму на адвоката? Ведь три мильона требуют! Мне и продать нечего... В тот раз, самый первый, все на адвоката отдала, а теперь — снова-здорово, еще больше выкладывай! Цены, мол, подскочили, представляете? А он у меня один! Без отца, без дедок- бабок я его растила. Все детство проболел, теперь, как ни приду на свидание, все время кашляет. Исхудал весь, посинел, бьют его там, говорит, какие-то чурки, что с ним сидят в одной камере. Азербайджанцы, что ли, они над всеми, говорит, измываются...
— Просто не знаю, что и сказать вам, — развел руками Грязнов. — Не адвокат я. Милиционер всего лишь. Хоть и полковник. Понимаете?
— Ну да, — покорно кивнула она и вздохнула. — Не по вашей, значит, части, я понимаю...
Грязнов расстроился. Беззащитная женщина обратилась к нему за помощью. Кому он присягал помогать? Кому вообще нынче помогаем? У кого есть деньги на адвоката? А она, а ее сын? Надо же, прямо из армии пригнали, снова дело возобновили, и ведь не лень было... Очень ценный кадр, видно, был этот, утонувший в луже на городском асфальте, не иначе... Казалось бы, кому нужен этот пропойца после смерти? Другие бы вздохнули с облегчением. Нет, что-то здесь не так.
— Хорошо, — сказал он, поднимаясь. — Я скоро буду в Бутырке. Скажите-ка фамилию вашего сына и, если вспомните, статью.
— Ага, сейчас, — сказала она, растерянно оглядываясь по сторонам. Даже стала хлопать ящиками скособоченного стола, разыскивая бумагу и ручку.
— Возьмите у меня, — Грязнов протянул ей ручку и листок, вырванный из записной книжки.
— Бога молить буду... — всхлипнула она. — За кого хоть свечку поставить, не знаю... Фамилию слышала, а имя-отчество не знаю.
— Это всегда успеется, — отмахнулся Грязнов. — Вы записывайте. И ваш телефон не забудьте. Я там буду, посмотрю, что делается. И обязательно позвоню... Вас как зовут?
— Ольга Кондратьевна.
— Ну вот, а меня Вячеслав Иванович, — он протянул ей руку. — Сделаю все, что в моих силах, не беспокойтесь.
Поздно вечером он позвонил Меркулову:
— Костя, ты мне говорил про убийство в Тюмени, но не сказал, как именно...
— Это ты про какое? — поинтересовался Меркулов.
— А было еще какое-то? — поинтересовался Грязнов.
— Да вот буквально несколько часов назад... Замгендиректора той же фирмы. И тем же способом. Убит в подъезде своей квартиры в Москве.
— Тоже перерезали горло? — спросил Грязнов.
— Вот именно, — вздохнул Меркулов. — И когда только успевают... Просто не знаю, за что хвататься. То в Тюмени, то в Москве...
— Прямо какие-то ритуальные убийства, — сказал Грязнов. — Ну и что ты про это думаешь?
— Го ли чеченский след, то ли нас стараются на него навести, — ответил Меркулов.
— Вот именно, — согласился Грязнов. — Пока Чечня вне досягаемости, на нее можно валить что угодно.
— Ты мне объясни, чего им в гостиницах не живется? — спросил Меркулов. — В гостиничном вестибюле никто не тронет. И милиция, и администрация, и света полно. Нет, обязательно им надо лезть в отдельные квартиры, в эти глухие темные подъезды.
— Вот и проведи семинар среди банкиров и бизнесменов на эту тему, — предложил Грязнов. — Ведь все под прицелом. И убивают преимущественно здесь, в Москве, где легче всего спрятать концы в воду. Тут затеряться — самое милое дело.
— Убийство в Тюмени, пожалуй, исключение, — сказал Меркулов.
— Хочешь сказать, что очень спешили?
— Это уже не телефонный разговор, — заметил Меркулов.
— А ты обзаведись сотовым, цифровым, — посоветовал Грязнов. — И друзей не забудь. Для оперативной связи, так и скажи. А то нашу клиентуру попробуй подслушай, а они нас — пожалуйста... Кстати, у тебя нет хорошего адвоката на примете? Ну из старых, бессребреников, готовых выступить в защиту человека?
— Что-нибудь натворил? — удивился Меркулов. — Принял на грудь, будучи за рулем? На тебя это не похоже.
— Да если бы... — И тут же вернулся к прежней теме. — Тебе не кажется, что кто-то решает подобным образом кадровые вопросы? Надо посадить в кресло нужного человечка. А для этого надо сначала убрать «генерала» и его зама.
— Слишком на поверхности, — сказал Меркулов. — Хотя...
— Вот именно, — подхватил Грязнов. — А чего им стесняться? Кого бояться? Генпрокуратуру? Уж сколько сходило с рук.
— Это ты мне говоришь?
— А кому? Только тебе и могу сказать. Твой генеральный и слушать не захочет. А ты не поленись, подними старые дела, те, что до ума не довели. Может, найдешь чего похожее. Кстати, как фамилия зама? Не Бригаднов случайно?
— Верно, — встрепенулся Меркулов. — Что- то о нем знаешь?
— Да было дело. Понимаешь, у этих «генералов», мать их так, в привычку вошло — решать служебные вопросы подобным образом. Не привык наш человек к большим деньгам, вот голова кругом и идет. А руки за пистолет хватаются. Или за нож. Не свои руки, конечно, оплаченные... Так как насчет адвоката?
6
Я чертыхался, листая ксерокс дела по поводу похищения сына Президента. Детский сад. Этого Алекпера везли на бронированном, как я и думал, «мерседесе», с тремя телохранителями, один из которых был за рулем.
Что, простите, для такой махины, как упомянутый «мерседес», наша «девятка»? Пусть даже цвета мокрого асфальта. Отлетит, как шар от кия. А они безропотно остановились. И свидетелей, конечно, как ветром сдуло. Мол, вовсе их не было. И это средь бела дня? Значит, проблема та же, что и у нас: быть свидетелем опаснее, чем преуспевающим банкиром. Что же делать? Отлавливать свидетелей, как бандитов? Силой доставлять в участок в наручниках? Чтобы молчание для них было опаснее дачи показаний...
Но это я так, к слову. Конечно, свидетелей надо холить и беречь. Как Витя Солонин в данную минуту холит свои ногти, входя в роль аристократа. Трудно нам пока что тягаться с мафией, ох как трудно. У нее руки не то чтобы длиннее, чем у нас, незаметнее — вот в чем дело. И нравственных запретов никаких.
Скажем, мы никогда не позволим себе взять в заложники детей бандитов. У них же — не заржавеет. Мы не можем себе позволить играть по их правилам. И потому они нас опережают.
И потому даже часто обыгрывают...
В номере нас было трое. Кроме меня и Вити, облаченного в роскошный халат с кистями, сидел малоприметный человек, тот самый Новруз Али- заде, которого, уходя от нас, Самед представил как своего в доску человека. Невысокий крепыш с глубоко посаженными глазами неопределенного возраста. То ли за двадцать, то ли под пятьдесят. Но это хорошо, что неприметный. Плохо, что пришел средь бела дня к нам в номер. Или полагает, что в это время суток не бывает свидетелей?
— Куда он хоть ехал в этот день? — спросил я, продолжая перелистывать следственные документы и не скрывая раздражения. — Здесь ничего об этом не сказано.