На Клариссе было синее шелковое платье, ожерелье из двух ниток жемчуга, серьги с жемчугом, сапфирами и бриллиантами и перстень с сапфирами и бриллиантами. Я подумал, что еще совсем недавно я вряд ли бы обратил внимание на украшения. Ее волосы, как всегда, были аккуратно уложены в элегантную прическу, туфли и сумочка — из черной матовой телячьей кожи. Она выглядела в соответствии со своим положением — ухоженной благородной женщиной лет сорока, красивой, стройной, с выразительными глазами.
— Что ты делал все это время с субботы? — спросила она, чтобы начать беседу.
— Побывал в когтях у смерти. А ты что?
— Мы ездили... — Она резко замолчала. — Что ты сказал?
— В воскресенье мы с Остермайерами попали в автомобильную аварию. Они уже в порядке и, надеюсь, улетели сегодня в Америку. И я, как видишь, цел. Почти... цел.
Она, как того и следовало ожидать, ужаснулась и захотела узнать все подробности, и мой рассказ, по крайней мере, помог нам избавиться от неловкости, которую мы испытывали в начале встречи.
— Симз убит"!
— Да.
— Но... полиция знает, кто это сделал? Я покачал головой.
— Как они считают, кто-то, ехавший в большой серой «Вольво», а таких тысячи.
— Боже мой! — Она помолчала. — Я не хотела тебе говорить, но ты выглядишь...
Она запнулась, подыскивая подходящее слово.
— Потрепанным? — подсказал я.
— Но не внешне, — улыбнулась она, — а внутренне.
— Пройдет.
Подошедший официант поинтересовался, будем ли мы обедать. Я ответил, что да и на сей раз без всяких возражений заказывать буду я. Она не стала спорить, и мы ознакомились с меню.
Кухня была преимущественно итальянской, оформление зала в весьма неопределенном стиле, а обстановку можно было охарактеризовать как европейскую с лондонским налетом. Много бордового цвета, лампы в стеклянных плафонах и никакого утомительного музыкального фона. Ничего вызывающего волнения, довольно уютное местечко. В связи с ранним временем посетителей почти не было.
Я с интересом отметил, что «Луиджи» не был тем местом, где обычно встречались Кларисса и Гревил: официанты не узнавали в ней частую посетительницу. Я поинтересовался у нее на этот счет, и она, несколько удивившись, ответила мне, что они здесь обедали всего два или три раза.
— Мы никогда не ходили часто в одно и то же место, — пояснила она. — Это было бы неосмотрительно.
— Да.
Она несколько смущенно взглянула на меня.
— Ты осуждаешь нас с Гревилом?
— Нет, — ответил я. — Ты доставляла ему радость.
Успокоившись и даже обрадовавшись, Кларисса с некоторой робостью сказала:
— Я впервые в жизни влюбилась. Наверное, тебе это покажется глупым. Но он говорил, что для него это тоже впервые. Это было... действительно необыкновенно. Мы... словно помолодели лет на двадцать... Вряд ли я смогу это объяснить. Мы смеялись. Искрились счастьем.
— Насколько я знаю, это может произойти в любом возрасте, — ответил я. — Совсем необязательно быть юным.
— А... с тобой было такое?
— В семнадцать лет, когда я по уши влюбился в дочь одного тренера.
— Ну и что же?
— Ничего особенного. Нам было очень весело. Мы занимались любовью, поначалу несколько неуклюже. Она вышла замуж за солидного человека, которому было двадцать восемь лет. А я поступил в колледж.
— Я познакомилась с Генри, когда мне было восемнадцать. Он влюбился в меня... добивался меня... мне это льстило... он был так хорош собою... и так добр ко мне.
— Он таким и остался, — заметил я.
— Он уже тогда имел титул. Моя мама была от него в неописуемом восторге... она говорила, что разница в возрасте не играет никакой роли... и я вышла за него замуж. — Она помолчала. — У нас родились сын и дочь, сейчас они уже взрослые. Моя жизнь складывалась неплохо, но до того, как я познакомилась с Гревилом, в ней чего-то не хватало.
— Твоя жизнь удачнее многих, — сказал я утешительным тоном.
— Ты очень похож на Гревила, — неожиданно отметила она. — Ты, как и он, называешь вещи своими именами. У тебя такое же чувство меры.
— Наши родители были реалистами.
— Он мало рассказывал о них, только вспоминал, что его интерес к драгоценным камням возник после многочисленных походов с матерью в музеи. Но он жил настоящим и смотрел вперед, а не копался в прошлом, и я, безумно любя, в то же время недостаточно знала его...
Замолчав, она перевела дыхание и словно решила больше не давать волю эмоциям.
— Он был таким и со мной, — сказал я, — и, наверное, со всеми. Гревил не считал нужным вдаваться в объяснения своих чувств и поступков. Он считал, что есть более интересные темы для разговора.
— Как мне его не хватает! — воскликнула она.
— Что ты будешь есть? — спросил я. Бросив на меня мимолетный взгляд, она взяла меню, но никак не могла сосредоточиться на его содержании, наконец, вздохнув, сказала:
— Решай сам.
— Как Гревил?
— Да.
— Ты не против жареных цуккини на закуску, бифштекса в перечном соусе с лапшой в оливковом масле и с чесноком?
— Чеснок я не люблю. А все остальное мне нравится. Своеобразное. Вкусное.
— Хорошо, тогда без чеснока.
Еще не было половины восьмого, когда мы, перебравшись в зал ресторана, принялись за заказанную еду. Меня интересовало, не должна ли она возвращаться этим же вечером в Йорк, не торопилась ли на поезд, что могло явиться причиной нашей ранней встречи в ресторане.
— Нет. Я приехала на два дня. Завтра я собираюсь на свадьбу к одной из старых подруг, а потом, в четверг утром, возвращаюсь в Йорк. — Она замолчала, накручивая на вилку лапшу. — Когда мы приезжаем в Лондон вместе с Генри, мы всегда останавливаемся в гостинице «Селфридж», и, когда я приезжаю одна, я тоже еду туда. Там нас хорошо знают.