Гарри упирается затылком в холодные камни и смотрит в серое, безучастное небо.
— Хочу домой, — неожиданно вырывается у него, и Гермиона буквально захлебывается новой фразой.
— Домой, — повторяет Гарри и закрывает глаза.
Гермиона шуршит складками мантии, и даже в этом шелесте слышится ее растерянность.
— Гарри, мы в Хогвартсе, — осторожно напоминает она. Так осторожно, словно его откровенность — это хрупкая бабочка, на которую нельзя даже дышать.
Гарри кивает. Все правильно. Замок все прошлые годы был для него домом. Но его больше нет, несмотря на то, что Хогвартс отстроили заново. Оказывается, для Гарри дом — это не место, а люди.
— Ты хочешь на Гриммо? — голос у Гермионы почти безучастный, словно ей действительно все равно, что с Гарри творится, словно не она пытается несколько месяцев, с самой войны, разрешить эту загадку.
Гарри снова открывает глаза. В сизом небе кружатся вороны. Они чем-то напоминают Гарри дементоров, которые стерегли Сириуса в Азкабане.
И Сириуса больше нет. Никого не осталось. Гарри мотает головой из стороны в сторону, чувствуя, как камни впиваются острыми краями в затылок. Иногда Гарри кажется, что жизнь так же впивается в него всеми зазубринами, которые есть.
— Я не понимаю тебя, — в тихом голосе Гермионы явно слышно отчаяние, и Гарри чувствует, как она хочет встряхнуть его, хочет крикнуть “да где этот твой чертов дом?”, но терпит, как всегда терпит его из последних сил.
— Не бери в голову, — он пересиливает себя и улыбается ей фальшивой улыбкой, которую давно натренировал для газетных полос. — Просто вырвалось. Осень.
— Осень, — тихо повторяет за ним Гермиона, как будто это слово все объясняет. — Идем?
Гарри кивает и нехотя отрывается от стены.
Гермиона — его лучший друг. Единственный, кто умеет промолчать, когда нужно. Наверное, поэтому Гарри больше не думает о возвращении к Джинни. Потому что знает, как это может быть по-настоящему, когда хорошо даже молчать. Гермиона — лучшая, и Гарри бы хотел ее полюбить, но почему-то не смог. А теперь не стоит даже пытаться.
Они медленно бредут к замку рука к руке, огибая неглубокие мерзлые лужи, кроша ногами давно опавшие листья.
— Поттер.
Малфой неожиданно появляется на тропинке, загораживая дорогу. Он так же, как Гермиона прячется в шарф — то ли от холода, то ли от неуместности встречи. Только шарф у него зеленый, цвета ушедшего лета.
— Что тебе нужно, Малфой? — Гермиона как всегда реагирует первой, хотя он обращался вовсе не к ней.
Белые волосы, спутанные осенними каплями, промокшая мантия и красный от холода нос. Сколько он здесь стоит? Гарри непроизвольно глядит на него — кажется, только Малфой все еще способен пробудить в нем интерес.
— Грейнджер, оставь нас, — то ли просьба, то ли приказ, и как всегда через зубы. Надменная высокородная дрянь.
Гермиона вспыхивает, нащупывая палочку в рукаве, а Гарри усмехается краешком рта — какие-то вещи не способна изменить даже война.
Но Малфой чутко улавливает их настроение и исправляется, добавляя:
— Пожалуйста.
Гермиона тревожно оглядывается на Гарри, но он пожимает плечом, все так же продолжая глядеть Малфою прямо в глаза. Бояться его? Это просто смешно.
Какое-то время Гермиона растерянно топчется между ними, явно не решаясь уйти.
— Я прошу, — с нажимом добавляет Малфой.
Послав ему напоследок многообещающий взгляд, Гермиона все же уходит, и они остаются вдвоем. Гарри кажется, или Малфой именно это искал?
— Поттер…
Гарри с удивлением видит, что высокомерный Малфой чем-то сильно смущен, смущен чуть не до слез. Казалось бы, за эти семь лет Гарри видел его уже всяким, но вот таким — несмелым и неуверенным — первый раз.
Гарри молчит, — он почти всегда молчит последнее время, — не мешая ему говорить.
— Мэнор… разрушен, — Малфой сглатывает, словно каждое слово дается ему с трудом, и Гарри молча кивает, показывая, что понимает. Чему удивляться? У них у всех разрушена жизнь.
— Я хотел… тебя… попросить… — он говорит очень медленно, так, словно выталкивает слова из себя.
Гарри приподнимает бровь в немом вопросе, словно не зная, дождется ли окончания, и Малфой внезапно решается, словно прыгая в холодную воду:
— …Чтобы ты помог мне. Восстановить.
Недоумение. Недоумение у Гарри такое, что глаза широко распахиваются сами собой. Он растерянно разглядывает пунцовые щеки, поникшие плечи, прикушенную губу и длинные нервные пальцы, сжимающиеся в кулаки. Вопросы вспыхивают в голове, пересекаются, бьются друг с другом.
“У тебя нет домовых эльфов, Малфой?” “При чем тут я?” и “Что думает твой папаша?”. Но из всех на волю вырывается только один, самый правильный:
— Почему?
Сложный вопрос, вмещающий в себя сразу все. “Почему именно я?”, “почему ты этого хочешь?” и даже “что ты задумал, Малфой?”
Но тот, словно уже решившись на отчаянный шаг, смело глядит ему прямо в глаза. Так, словно понимает — возврата не будет. И эта решимость ему очень идет. Ему идет всё, Гарри давно это знает.
— Чтобы ты мог в нем остаться.
Гарри все равно не может понять, поэтому безучастно ждет продолжения и молча глядит на пунцовое то ли от холода, то ли от смущения лицо. А еще рассеянно думает, что тот красив даже сейчас. И что хорошо, что Малфой не может читать его мысли.
— Остаться со мной.
Гарри по-прежнему не улавливает смысла сказанных слов, слишком он привык ждать от Малфоя подставы. Но в серых глазах безнадежно борются такие надежда и страх, что даже до Гарри наконец-то доходит. И эта правда такая, от которой звенит в голове. Теперь вопросов внутри уже столько, что они сливаются в один неразборчивый ком.
Не может… Он просто не может.
— Надолго? — губы не слушаются от страха, что он мог все неверно понять.
Но он видит, что и Малфой напуган не меньше него, что его упрямые губы, в которые Гарри впился глазами, ожидая ответа, тоже двигаются замедленно, будто во сне.
— Навсегда.
Словно обжегшись этим словом, Гарри вскидывает глаза, жадно шарит взглядом по его лицу, в надежде убедиться, что все правильно понял. А Малфой пытается улыбнуться ему, но от волнения только тревожно кривится краешком рта, и сейчас Гарри по-настоящему им околдован. Пусть он национальный герой, но он бы никогда не посмел первым, вот так.
Гарри так пристально и так долго его изучает, что малфоевское лицо накрывает мрачная тень. Чтобы прогнать ее, Гарри поспешно возвращает ему недо-улыбку и первым шагает к нему, чувствуя, как его наконец-то отпускает осенняя муть.
А дальше — туман. Шершавая ткань, замерзшие руки, его пряный запах, смешанный с запахом осеннего леса. И как в омут — легкое прикосновение губ.
— Я согласен, Малфой.
Как сложно сказать только это, — удержать в себе “согласен на всё”. Но Гарри и так не в силах выдержать столько счастья в туманных глазах. В груди все горит, и чтобы остыть, он смотрит вниз: их пальцы сцеплены наскоро, но сплетены уже так, что не разорвать. Гарри зачем-то еще крепче сплетает замок и гладит, гладит чужую кисть большим пальцем, не может остановиться. Старательно изучает все выступы и ложбинки, обещая, знакомясь, пытаясь согреть. Малфой еле слышно вздыхает, сжимая его руку в ответ, и Гарри неожиданно понимает, что наконец-то нашел то, что искал. Ведь дом — это не место, дом — это люди. А иногда даже просто один человек.