– Не смей срывать на ней злость, – сказал он. – В данном случае это не ее вина.
– А я в чем виноват, черт побери? – огрызнулся Морган. – Ты прекрасно знаешь, я ее ни к чему не принуждал. Я не сделал ничего такого, чего бы на моем месте не сделал другой мужчина, если бы ему представился такой случай.
Кровь отлила от лица Сары, когда она услышала это. Ее потрясло не столько предательство Моргана, сколько омерзительный тон, каким были произнесены эти слова.
– Ты воспользовался удобным случаем! – крикнул Генри.
Морган смотрел, как Генри, пересек поляну и стал сворачивать спальные мешки. Его разбитый нос саднило, в животе, в том месте, куда его бил Генри, образовалось болезненное затвердение. Он чувствовал себя так, как если бы был стеклянно-хрупким и боялся рассыпаться от малейшего прикосновения.
Внезапно он потерял контроль над собой. Он плохо соображал, что делает, когда двинулся в сторону Генри, схватил его и так резко дернул, что ноги его приятеля оторвались от земли. Понизив голос до хриплого шепота, он сказал:
– Вместо того, чтобы вставлять себе в нос эти кости, ты бы лучше прочистил ими себе уши, проклятый карлик. Сару как раз не за что жалеть. Жалеть надо меня. Если здесь и есть пострадавшая сторона, так это я. Я люблю ее, Генри, и говорю это тебе на тот случай, если ты раньше этого не заметил. Будь я проклят, но я люблю ее очень сильно, иначе я бы уже давным-давно соблазнил ее. Но на этот раз выбирал не я. Я просил ее быть моей женой, а она отказала мне.
Генри уставился на него, и, хотя его лицо не выражало никаких эмоций, глаза были красноречивы.
– Морган… ты действительно влюбился? Ответа не последовало.
– Черт возьми, – прошептал Генри. – И правда. Конечно, влюбился. Как это я раньше не понял? Боже мой, друг, прости.
Морган отвернулся, нагнулся за своим ножом, очистил его от земли и стал пристегивать к поясу.
– Давайте убираться отсюда ко всем чертям, – сказал он.
Весь день без устали Морган подгонял своих спутников. Носильщикам он угрожал своим мачете, яростно ругал их, и так напуганных. Когда один из индейцев упал на колени, Сара бросилась к Моргану с криком:
– Что ты делаешь, ради всего святого? Ты просто убиваешь этих людей!
– Я не слышал, чтобы они жаловались.
– Потому что ты напугал их до смерти.
Она поторопилась к обессиленному индейцу и вместе с Каном и Генри они помогли ему сесть. Кан быстро срезал cipo de aqua и поднес его к губам индейца. Намочив край рубашки этой влагой, Сара протерла ему лицо; он вдруг что-то пробормотал.
– Что он говорит? – спросила она Кана. Нахмурившись, Кан покачал головой и ответил на языке индейцев. Снова дрожащий человек обратился к Саре, теперь с большей настойчивостью, а другие приблизились к ним и тоже присоединились к разговору; их голоса все больше и больше набирали силу. Они бросали взгляды на Моргана, который прислонился к дереву и смотрел на них с равнодушием, казавшимся Саре страшнее, чем взрыв ярости накануне. Кан сказал:
– Они говорят, что этот американец еще худший дьявол, чем boto. Они говорят, что он дух мертвеца и ведет их туда, откуда нет возвращения. – Кан тревожно посмотрел на нее. – Они говорят, что Кейн не в своем уме. Они говорят, что его разум сжигает лихорадка, что он совсем не знает, куда надо идти.
– Но это не так, – возразила она, обращаясь к Кану и напуганным индейцам, в ужасе взиравшим на Моргана. Взглянув на Моргана, она не заметила неестественного отблеска его глаз, лихорадочного румянца; она спросила повелительным тоном:
– Почему ты не скажешь им? Скажи им, что ты знаешь, где мы находимся.
Он оставался неподвижным; его молчание делало невыносимыми резкие крики птиц и уханье обезьян. Ей хотелось зажать уши и завизжать, – такая ее охватила паника. Сколько раз за последние дни она задавала себе вопрос, почему они еще до сих пор не достигли владений Кинга. Она подошла к Моргану, отмечая подробности, которых не замечала раньше. Он похудел. В его глазах появилась опустошенность, которой не было еще вчера.
– Поговори с ними. – попросила Сара. – Успокой их. Почему ты ничего им не скажешь? Пожалуйста.
Его рот изогнулся в улыбке.
– Chere… Я должен признаться, что не знаю, куда идти и что делать.
– Но ты сам говорил, что это тот самый путь, по которому тебе удалось бежать из Жапуры.
– Разве? Ну тогда, значит… я соврал. Скажи им, Генри. Ты сегодня с утра являл чудеса милосердия, может быть, продолжишь – возьмешься сообщить им это? Видишь ли, chere, я не знаю, где мы находимся, потому что я бежал из Жапуры не по земле. Я спрятался на барже, пока мы не доплыли до Тефе, потом пришлось убраться оттуда, так как капитан застал меня за воровством еды. Два дня я шел по берегу, избегая встреч с подручными Кинга, которым очень хотелось пристрелить меня в спину. Потом я наткнулся на наших друзей ксаванте и решил попытать счастья в реке. Вот тогда меня накрыл бор,[4] и я чуть не утонул. Генри спас мою бесполезную жизнь.
– О Боже, – сказала она.
Он плотнее прижался к дереву, вытирая лоб рукавом.
– Вся эта чепуха насчет boto пришла в голову нашему малорослому другу. А пришла она ему потому, что как раз перед тем, как вытащить меня из воды, он увидел розового дельфина. Когда он рассказал об этом индейцам в Джорджтауне, пошел слух, будто я отмечен богами и обладаю магической силой, что я есть долгожданный «бото». Со мной начали искать встреч, предлагали мне еду и… другие удовольствия. Одно тянуло за собой другое – ты знаешь, как плодятся слухи…
Генри подвинулся к своему другу, его лицо сморщилось от раскаяния.
– Морган, забудь, что я наговорил тебе утром.
– Заткнись! – крикнул он так громко, что не только индейцы притихли, но и какофония лесных звуков распалась на отдельные голоса. – Заткнись, – повторил он более сдержанно, но это было еще страшнее. – Заткнись… и дай мне закончить. По-моему, леди заслуживает, чтобы ей сказали всю правду. В конце концов, я – тот негодяй, что лишил ее невинности. Она может, вернувшись домой, к Норману, с чистым сердцем признаться ему, что бродяга с черной душой воспользовался случаем и обесчестил ее. Он простит ее. Я уверен, что он что угодно простит ей… если у него есть голова на плечах.
Он обмяк и стал сползать по стволу дерева, пока не опустился на корточки, положив одну руку через колено и сжимая в покрытых мозолями пальцах мачете.
– Врал я всегда очень хорошо. Кажется, этот дар я получил от рождения. У одних детей есть способности к рисованию, пению или танцам. Но Господь решил, что самой сильной моей стороной должно быть вранье. Я обнаружил это в шесть лет. Видите ли, моя мать была проституткой. Однажды ночью, когда ее не было дома, случайно зашел один из ее постоянных клиентов и решил, что я – лучше, чем ничего. Он дважды изнасиловал меня, и, когда моя мать нашла меня и отвезла в больницу, она научила меня, что я должен говорить, иначе меня могли бы у нее отобрать навсегда. Поэтому я соврал докторам, что ничего не помню. Она забрала меня домой, и через неделю я оказался у дверей сиротского приюта. Я видел, как она уходила от меня и она ни разу – ни разу! – не оглянулась, хотя я так громко кричал и звал ее. Поэтому я и рассудил… какой смысл в том, чтобы говорить правду?
Позже мною увлекались вдовы и брошенные жены, им тоже хотелось, чтобы я им врал, преподносил красивую ложь, которая никого бы не задевала, и от которой они чувствовали себя хорошо. Иногда они тоже врали в ответ и говорили, что я очень много значу в их жизни… до тех пор, пока не встречали меня на улице; тогда они смотрели сквозь меня и делали вид будто меня никогда не существовало, будто я просто не существую. Ну и конечно, был еще Рэнди… король мошенников.
Генри подвинулся к Моргану и упал на колени. – Тише, – умоляюще зашептал Генри. – Морган, боюсь, что индейцы правы. Ты болен. Ты бредишь, ты в жару.
Морган, казалось, не слышал его. Он неотрывно смотрел на Сару, у которой от его рассказа выступили на лице слезы. Она отвернулась и, подойдя к куче хвороста, села на нее, не обращая внимания на разбегающихся ящериц и еще каких-то существ, зашуршавших листвой. Она закрыла лицо руками руками и попыталась собраться с мыслями.