— Вам не найти его, — твердо сказал Клинг.
— Я…
— Вам не найти его. Нет смысла пытаться. Он мертв и погребен. Он…
— Я не хочу вас слушать, — заявила Клер. — Проводите меня домой, пожалуйста.
— Нет, — отказался он. — Он мертв и погребен, а вы хороните себя заживо, делаете из себя мученицу, ведете себя как вдова в трауре. В двадцать лет! Что, черт возьми, с вами происходит? Вы что, не знаете, что люди умирают ежедневно? Вы этого не знаете?
— Замолчите, — крикнула она.
— Вы не видите, что губите сами себя? Из-за детской любви… из-за…
— Замолчите, — крикнула она снова. На этот раз была на грани истерики, и некоторые из соседей по залу оглянулись на них.
— О нет! — дрожащим от напряжения голосом сказал Клинг. — Похороните себя! Похороните свою красоту и замкнитесь в себе! По мне хоть всю жизнь носите траур. Но, думаю, это только предлог, вы обманываете саму себя. — Он умолк, потом сердито закончил: — Пошли из этого аквариума!
Уже начал вставать, одновременно поманив официанта. Клер неподвижно сидела напротив него. А потом вдруг ни с того ни с сего расплакалась. Слезы вначале понемногу пробивались из-под опущенных век и медленно стекали вниз по щекам. Потом она вся поникла, плечи ее задрожали, она судорожно сжала руки, тихо всхлипывая, и слезы уже хлынули рекой. Никогда до того не видел он такого откровенного проявления горя. Отвернулся, не хотел смотреть на нее.
— Что угодно, сэр? — спросил официант, бесшумно подойдя к столу.
— Еще раз то же самое, — ответил Берт. Официант уже уходил, когда Берт схватил его за рукав.
— Нет, подождите! Вместо одного виски с содовой принесите двойной чистый виски.
— Да, сэр, — ответил официант, удаляясь.
— Я больше не хочу, — захныкала Клер.
— Ничего, выпьете.
Она снова расплакалась. Теперь Клинг смотрел на нее. Немного повсхлипывала, и потом слезы перестали течь так же неожиданно, как и начали. Лицо ее осталось чистым, как улица после внезапной летней грозы.
— Простите, — сказала она.
— Вы не должны извиняться.
— Мне уже давно надо было поплакать.
— Ага.
Официант принес напитки. Клинг поднял бокал:
— За новое начало.
Клер взглянула на него. Только после долгой паузы потянулась к стоявшему перед ней двойному виски. Но все-таки взяла бокал, подняла его и коснулась им края бокала Клинга.
— За новое начало, — сказала она и быстро выпила виски. — У, крепко!
— Вам полегчает.
— Да, простите меня, Берт. Я не должна была обременять вас своими проблемами.
— Скажите мне прямо: думаете, кто-нибудь еще понял бы их так быстро?
— Нет, — признала она и устало улыбнулась.
— Видите, уже лучше.
Она смотрела на него, словно видела впервые. Слезы еще сверкали в ее глазах.
— Может быть… может быть, понадобится много времени, Берт — ответила она. Голос ее доносился словно издалека.
— У меня уйма времени, — сказал он. И потом, словно испугавшись, что она его высмеет, быстро добавил: — Я только и делаю, что убиваю время, Клер, и вполне могу подождать.
Казалось, она снова расплачется. Протянув руку над столом, он накрыл ее запястье.
— Ты… Ты прелесть, Берт, — и голос ее задрожал, едва не срываясь в плач. — Ты добрый, милый, нежный и очень красивый, знаешь? Думаю… думаю, ты очень красив.
— Видала бы ты меня, когда я причешусь, — рассмеялся он.
— Я не шучу, — сказала она. — Ты все еще думаешь, что я шучу, но ты ошибаешься, я… я серьезно.
— Знаю.
— Да…
Он заерзал на стуле и поморщился.
— Что случилось? — удивленно и озабоченно спросила она.
— Ничего, это все проклятый пистолет, — и он снова заерзал.
— Пистолет?
— Да, он у меня в заднем кармане. Понимаешь, я должен носить его все время. И не на службе тоже.
— Серьезно? Пистолет? У тебя с собой пистолет?
— Разумеется.
Она склонилась поближе к нему. Теперь глаза ее просветлели, словно никогда не знали ни печали, ни слез. Они горели от любопытства.
— Можно посмотреть?
— Разумеется.
Расстегнув пиджак, достал из заднего кармана пистолет в кожаной кобуре. Положил ее на стол.
— Только не трогай, а то еще выстрелит.
— Выглядит он грозно.
— Так оно и есть. Я самый опасный стрелок 87 участка.
— Серьезно?
— Меня зовут Клинг Кинг.
Она расхохоталась.
— Я уложу любого слона на расстоянии одного метра, — продолжал Клинг.
Она расхохоталась еще сильнее. Он смотрел, как она смеется. Казалось, она не замечает происшедшую с ней перемену.
— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется?
— Чего?
— Взять пистолет и расстрелять к чертовой матери ту проклятую рекламу «МОЖНО ЖАРИТЬ»…
— Берт, — сказала она, положив свою другую руку поверх его, так что их руки образовали на столе пирамиду. Лицо ее стало серьезным. — Спасибо, Берт. Я тебе очень благодарна.
Не знал, что сказать. Чувствовал себя растерянным, глупым, счастливым и очень сильным. Казалось, он вырос метров на десять.
— Что… что ты делаешь завтра? — спросил он.
— Ничего. А ты?
— Зайду к Молли Белл и объясню ей, почему больше ничего не смогу сделать. Потом заеду к тебе и поедем на пикник. Если повезет с погодой.
— Повезет, Берт.
— И я верю, что повезет.
Она вдруг подалась вперед и поцеловала его, это был легкий, внезапный поцелуй, которым она едва коснулась его губ. И тут же отстранилась. Выглядела очень неуверенно, испугалась, как девушка на своей первой вечеринке.
— Тебе… тебе придется быть терпеливым, — прошептала она.
— Буду — пообещал он.
И тут появился официант. Он многозначительно улыбался и деликатно покашлял. Клинг удивленно взглянул на него.
— Я подумал, сэр, — сказал официант, — что мог бы подать вам на стол свечи. Дама при свете свечей будет еще прелестнее.
— Дама хороша и без свечей, — сказал Клинг.
Официант выглядел разочарованным.
— Но…
— Но, свечи, разумеется, принесите, — успокоил его Клинг. — Обязательно принесите свечи.
Официант засиял.
— Ну, конечно, сэр. Обязательно, сэр. А потом займемся заказом, да? Как вам будет угодно. Я смогу вам кое-что предложить. — Он помолчал, продолжая сиять улыбкой. — Чудесный вечер, не так ли?
— Прекрасный вечер, — ответила Клер.
Глава XVI
Иногда удается расщелкнуть дело как орех.
Иногда же этот орешек оказывается твердым, как алмаз, и вы долго безуспешно пробиваетесь к ядру — и вдруг сразу ни с того, ни с сего он превращается в арахис с тонкой, как бумажка, скорлупой и лопается под малейшим нажимом ваших пальцев.
Так случилось с Уиллисом и Хэвилендом.
В «Трех Тузах» в тот воскресный день 24 сентября оживления еще не наблюдалось. Открыл хозяин с опозданием. У стойки сидели несколько клиентов, но за столиками — никого. И ни у бильярдных столов, ни у игральных автоматов — тоже. Бар был захудалой забегаловкой с намалеванными на зеркале тремя тузами — трефовым, червовым и пиковым. Четвертого туза видно не было. Судя по виду бармена, тот вместе с пятым был у него в рукаве.
Уиллис и Хэвиленд сели на высокие табуреты у стойки. Бармен еще немного поболтал с гостями на другом конце стойки, потом лениво подошел к Уиллису и Хэвиленду и неохотно бросил:
— Слушаю.
Хэвиленд положил на стойку коробок спичек.
— Это ваше?
Бармен надолго погрузился в созерцание. На коробке были точно такие же три туза, как на зеркале. Название «Три Туза» было вытиснено красными буквами сантиметровой величины. Бармен явно пытался выиграть время. Наконец он выдавил:
— Да.
— Как давно вы их получили? — спросил Уиллис.
— А что?
— Мы из полиции, — устало объяснил Уиллис и полез в карман за жетоном.
— Не надо, — сказал бармен. — Я нюхом чую сыскачей за шестьдесят шагов.
— За это вам и сломали нос? — спросил Хэвиленд, сжимая кулаки на стойке.
Бармен пощупал нос.