факт остается фактом: фальшивые пограничники обнаружили контрабанду самую настоящую. Всем контрабандам контрабанду!..
7
Неожиданное открытие можно сделать в неожиданном месте - в ванне, под яблоней или даже в полутемном подвале, когда ты связан по рукам и ногам и крепко заткнут кляпом. Только сейчас до Дмитрия Олеговича, например, дошло, зачем блистательному Шерлоку Холмсу так необходим был серый и туповатый врач Ватсон. Великий сыщик всего лишь нуждался временами в благодарном слушателе, готовом внимать его рассказам и восторгаться. Правда, искренняя привязанность Ватсона к знаменитому детективу избавляла последнего от необходимости прибегать к веревкам.
Другое дело - герр доктор-черепашка. В отличие от Холмса, он не был уверен в покладистости слушателя и не ожидал от него комплиментов своему дедуктивному методу. Поэтому иногда он похваливал себя сам.
- Согласитесь, дорогой Потапов, - разглагольствовал доктор, обращаясь к безмолвному собеседнику, - пока моя реконструкция происшествия выглядит убедительно. Я не беру на себя смелость утверждать, будто бы мое небольшое расследование конгениально замыслу Кондратьева, хотя кое в чем моя теория стройнее его практики. Нет-нет, я не собираюсь постфактум обижать покойного! Просто, когда разматываешь клубочек с конца, априори знаешь какие-то вещи, недоступные тому, кто начинал с начала. Скажем, про то, что в двенадцатом вагоне едет потенциальный невозвращенец Ванечка Соловьев, ваш герой, ясное дело, и понятия не имел...
"Теперь еще какой-то Соловьев появился, - с отчаянием подумал Курочкин. - Интересно, кто следующий?" Количество незнакомцев в докторском рассказе все прибавлялось и прибавлялось, и конца им не было видно. Неужели и этого Соловьева обязан был знать неведомый Потапов?!
Дмитрий Олегович напрягся, пытаясь издать сквозь повязку нечто наподобие скорбного мычания, и ему это, в конце концов, удалось.
- Ах, вот как! - доктор неожиданно развеселился. - Вы хотите сказать, что до сих пор не знали, ЧЬЮ бутылочку храните? Так, может, и Кондратьев не сообразил, какой птенчик ему попался?
На всякий случай Курочкин повторил мычание. Ему вдруг почудилось, что кляп чуть-чуть поддался.
- Вот видите! - герр доктор радостно потер руки, гордый своей внезапной осведомленностью. - Оказывается, я все-таки располагаю сведениями, даже вам неизвестными. Системный подход, представьте себе. А вы еще отказывались меня слушать, глазки закрывали... Подозреваю, вы сейчас гадаете, из ТЕХ ли Соловьевых названный мной губошлеп Ванечка... Из ТЕХ, из ТЕХ, можете не сомневаться! У члена Политбюро товарища Андрея Кирилловича Соловьева было, как известно, три сына: старший - членкор, средний - замредактора "Партийной жизни", а младший... Угу, вы совершенно правильно подумали. Сейчас этого Ванечку именовали бы плейбоем, а тогда, в конце 70-х, - бездельником и лоботрясом. В МГИМО его с курса на курс буквально за уши перетаскивали, точь-в-точь, как сегодня этих двух обормотов...- доктор указал пальцем куда-то в глубь подвала. - И после МГИМО папа-Соловьев с некоторым трудом, но пристроил чадо в Международный отдел, в сектор связей с братскими партиями. Потом, уже при перестройке, пошла гулять журналистская версия, будто бы молодой Иван
Андреевич сильно увлекался африканскими сафари и вроде даже погиб в пасти льва в Кении. Но это как раз была неправда: мне доподлинно известно, что погиб Ванечка летом семьдесят девятого в Польше. Бросился с горя в Вислу... Вы улавливаете связь между двумя происшествиями? Ах, вы хотите спросить, в каком именно летнем месяце Соловьев-младший бросился в великую польскую реку? В июле. Разумеется, в июле!..
Рассказчик сделал эффектную паузу. У него был до того самодовольный вид, словно он ждал немедленных аплодисментов. Каковых, естественно, не последовало: Курочкин еще не научился рукоплескать со связанными руками. Впрочем, вся эта история в самом деле начинала потихоньку его увлекать. По крайней мере, она пока позволяла не думать о разложенных на газетке хирургических инструментах. Герр доктор был и Шахрияром, и Шахразадой в одном лице.
- Не люблю журналистов, - продолжил свое повествование черепахообразный Холмс после того, как насладился паузой. - Не подумайте, драгоценный Потапов, что я - какой-нибудь ретроград и против свободы слова. Просто недолюбливаю пишущую братию, и все тут. Если им что втемяшится в голову, так они километры бумаги изведут и будут повторять одно и то же раз, и два, и тысячу и один раз... Вот придумали они однажды: "Золото партии" - и пошло-поехало! А ведь это же концептуально безграмотное выражение, можете мне поверить. При международных расчетах с братскими партиями и движениями никто и никогда не пересчитывал суммы по золотому эквиваленту; всегда предпочитали измерять наши пожертвования на благо мировой революции в американских долларах. Однако наш Ванечка Соловьев очень быстро узнал в своем Международном отделе, что пачки долларов тоже никто никому из рук в руки не передает: это, конечно, не золотые слитки, но тоже довольно громоздко. И что может быть компактнее пачек и слитков? Это вы уже и сами лучше меня знаете. Они самые, бриллианты для диктатуры пролетариата, как написал однажды некто Юлиан Семенов. Маленькие, но бесценные штучки. Каждая такая штучка могла обеспечить на Западе лет пять состоятельной жизни отдельно взятому советскому человеку... А если учесть, что к лету семьдесят девятого плейбой Ванечка порядком запутался с долгами, многочисленными дамами сердца и нехорошими - зато весьма дорогими - порошками и пилюльками, ему оставалось сделать единственно возможный выбор: либо покаяться папе из Политбюро, либо запустить руку в бриллиантовый мешочек и поскорее покинуть родные края'... Признаюсь, дорогой Потапов, в этом месте моя реконструкция событий несколько умозрительна. В Международном отделе я все-таки не служил, их систему охраны ценностей слабо себе представляю, и сам процесс кражи оттуда, скажу честно, видится мне достаточно расплывчато. Однако факт остается фактом: за два дня до отправления того самого поезда "Москва - Берлин" у туриста Соловьева И.А. в руках оказалось четыре бриллианта. Три просто хороших, по двенадцать с половиной каратов, а один - замечательный. Тридцать два карата, московская огранка. Всего на карат меньше знаменитого "Ивана Сусанина" из Алмазного фонда. Бриллианты такого класса не проходят мимо международных аукционов, поэтому нашему Ванюшке с этим камушком еще бы пришлось хлебнуть лиха... Но до этого, как известно, дело все равно не дошло. Камни очень скоро достались якобы пограничнику Кондратьеву, а ограбленный Ванечка хлебнул польской речной водички... Собственно, Соловьев-младший сам был во всем виноват. Мысль спрятать камни в сосуд с прозрачной жид