— Нет, все нормально, я... Вот, давай я тебе хоть как-то помогу. — Он завернул фотографии родных Генри в шерстяной свитер и положил их в чемодан поверх других вещей. Затем подошел к шкафу и взял смокинг, в котором Генри ходил в «Домино». — Он тебе пригодится. И, конечно, я тебя подвезу.
— Я его не возьму, — отказался Генри. — Он принадлежит твоему отцу.
Укладывая свою жизнь в чемодан, он чувствовал себя как во сне, когда хочется бежать, но ноги словно налились свинцом. Но, возможно, это и есть тот момент, когда начинается взрослая жизнь, а кажущееся вечным детство на глазах остается позади. Нужно двигаться дальше, и неважно, каким темным и узким кажется путь впереди.
Итан снял с вешалки смокинг и белую рубашку.
— Слушай, я хочу, чтобы ты остался. Попросил родителей дать тебе последний шанс. Тебе нельзя уходить прямо сейчас. Просто нельзя. — Он положил смокинг и сел на стол Генри, прижав ладонь ко лбу. — Не знаю, что я буду делать без тебя, Генри.
— Мы все равно будем видеться. Этого твои родители не запрещают. А став издателем газеты, ты сможешь меня повысить.
Итан горько усмехнулся.
— Неприятности у тебя, а я тут разнылся, как будто сам пострадал. Прости. Мы оба в курсе, какие у меня трудности с чтением и письмом. Отец рано или поздно выяснит правду. Я знал, что это случится, но сейчас мне кажется, что я тону — все происходит сразу и одновременно.
— Я по-прежнему могу тебе помогать, — предложил Генри. — Давай напишем статью о Гувервилле вместе.
— Не могу. — Итан тяжело вздохнул. — Если я совершенно не умею читать и писать без помощи, управлять газетой мне не под силу. Странно, но я раньше считал, что хуже этого не придумаешь. Теперь, зная, что это не так, я почти жду неизбежного. Возможно, придется просить тебя приютить меня в твоей новой квартире, когда ты ее найдешь.
Генри закрыл чемодан и снял его с кровати.
— А если уйти вместе? Когда я заработаю денег, чтобы платить свою долю?
— Отец никогда этого не позволит. — Итан поднял голову.
Генри тут же почувствовал себя виноватым.
— Прости. Я знаю. И никогда бы не захотел, чтобы ты это все бросил. Знаешь, тебе ведь повезло.
— Только львиную долю времени я так не думаю.
Генри поднял чемодан. Все его имущество, за исключением контрабаса, можно было унести одной рукой.
— Приходи меня навещать. Я буду недалеко и смогу помочь тебе со всем, что нужно. Твоему отцу необязательно об этом знать.
— Генри, — выдавил Итан, — я восхищен твоим мужеством. Ты должен играть музыку. Но если собираешься на сцену, ты просто обязан выглядеть соответственно. — Он открыл чемодан и сунул внутрь смокинг. — Иди за контрабасом. К черту отца и его возможные возмущения.
В комнату вбежала Аннабель и бросилась к Генри. Ее личико было розовым и мокрым от слез.
— Генри! Тебе нельзя уезжать! Я тебя не пущу!
Он присел на корточки, чтобы оказаться с ней лицом к лицу.
— Я буду жить неподалеку. Будем как прежде кататься на велосипедах в парке.
— Обещаешь? — спросила малышка.
— Обещаю. А еще я буду слать тебе письма. Так, где твой платок? Давай-ка вытрем сопли. — Аннабель вытащила из кармана передника платок Флоры, и Генри промокнул им ее щеки, при этом дотронувшись до вышитого на ткани крохотного сердца. Он задался вопросом, что сейчас делает Флора, думает ли о нем. С той самой ужасной встречи в тюрьме он не имел возможности с ней связаться и теперь не знал, когда в следующий раз окажется у телефона или сможет дойти до ее дома.
Генри обнял Аннабель. От девочки пахло травой и арахисовым маслом, и мысль о том, что он больше не будет по утрам слышать ее возню, не будет отвечать на ее глупые вопросы и не увидит, как она растет, будто в замедленной съемке... Он быстро выдохнул, разжал объятия и встал.
Итан с чемоданом ждал за дверью.
— Готов?
— Ну вроде.
Хелен в белой юбке и свитере ждала у подножия лестницы, покусывая жемчужины ожерелья. Она выплюнула жемчуг, чтобы задать вопрос:
— Куда это вы двое собрались с чемоданом?
— Не твое дело, — ответил Итан. — Уверен, ты и так уже все знаешь.
Генри смутился. Не то чтобы он когда-нибудь всерьез думал об отношениях с Хелен. Но, покинув дом Торнов, он больше никогда не сможет быть рядом с подобной девушкой с блестящими волосами, которая носит жемчуг и мягкие свитера. Чем-то неуловимым она напоминала ему маму, хотя в Хелен не было той теплоты, что присутствовала в его воспоминаниях. Он не мог сказать, что к ней чувствовал и что чувствовал вообще. Все тело словно онемело. Зная, что Хелен рано или поздно узнает правду, он решил озвучить ее сам. Стремительное падение ножа гильотины, навеки отрезающего его жизнь от ее.