На протяжении всего разговора Фролов все порывался взять Кольку за плечи, усадить рядом и рассказать об отце. Но располагающего к этому момента так и не подвернулось.
Фролов опять лежал без сна. В каменно-тяжелой голове роились горячие шары, грудь теснило смутное чувство упрека. В папиросном дыму мельтешили знакомые лица, звучали молодые голоса:
— Надо дерзать. Не топтаться на планете-старухе, а открывать новые миры, куда влекут нас поэты и фантасты…
— Мы еще так мало знаем о земле, о деревне, где живем…
— На земле сейчас не осталось ничего, что могло бы питать фантазию художника.
— Если послушать стариков и копнуть историю…
По деревне, тревожа заревой сон людей, оглашенно орали петухи.
XI
Утром Фролов наспех позавтракал и пошел в правление. У бухгалтера надо было взять накладную на получение алебастра со склада.
В правлении еще никого не было. Фролов направился к площадке, где сооружался обелиск. За ночь бетон в опалубке схватился, затвердел, кладку можно было начинать смело.
Фролов присел на ящик из-под раствора, окинул свою мастерскую под открытым небом и не нашел никаких примет того, что здесь работает скульптор. На дне ящика валялись лопаты, заступ, гвозди, обрезки досок, проволока. Рядом высился ворох красного кирпича.
— Привет скульптору! — По тропинке, мелко семеня, катился маленький человек в аккуратном сереньком костюмчике. «Бухгалтер… Как его? Трофимыч, кажется», — вспомнил Фролов и поднялся навстречу.
— Трофимыч! — как можно ласковее крикнул он, догнал бухгалтера и пошел рядом. — Трофимыч, я к вам. Накладную на алебастр выпишите, пожалуйста.
— Вам же вчера все привезли. — Бухгалтер чиркнул по Фролову колким взглядом.
— То цемент. А еще алебастра бы немного… — нетребовательным и каким-то извинительным голосом сказал Фролов. «Трофимыч все еще дуется на меня. Да и поделом…»
— Идемте, — кивнул бухгалтер. — Выпишу, хотя алебастра-то у нас крохи остались, а по новой заявке еще не получили.
В кабинете Трофимыча было по-утреннему прохладно и свежо. На застекленных полках шкафа тесно стояли книги квартальных отчетов, все было разложено по полочкам. Но в этом виделась не аккуратность педанта, а удобство, рабочий уют: все у Трофимыча под рукой. Следом в кабинет вошли две колхозницы и, переглядываясь, застряли у порога.
— Ну что у вас, бабоньки? — сказал Трофимыч. Он подвинул стул Фролову, сам сел за стол.
— А все то же, Трофимыч. Стеклышка бы, — улыбаясь, заговорила та, что постарше, — черноволосая, с крутой грудью и заспанным лицом.
— Стекла нет, Петровна…
— Дык целую машину, слышь, привезли. — Улыбка сошла с круглого лица женщины.
— Верно, привезли. И почти всю угрохали на школу. Вот через недельку обещали нам…
— А краска? Давай хоть краску, Трофимыч.
— Не знаю… Белил осталось с полбочки… а надо кафе к Октябрьскому празднику освежить, а там еще молодоженам помочь достроиться — Грулеву, Заниным…
— Делишь тут воробья на двенадцать блюд! — вспыхнула женщина. — Вместо того чтобы…
Смолкла, не зная, что же предложить.
— Ладно, бабоньки. Через недельку забегайте… И ты, Даша, за стеклом. Хорошо? Давайте через недельку?.. А тебе, Петровна, надо бы еще за мясо доплату внести.
— Какую?.. Это семьдесят три копейки-то? Господи! Помнит.
Когда женщины вышли, Трофимыч повернулся к Фролову.
— Видите, опять я плохой, — словно жалуясь, сказал он. Однако в слове «опять» сквозило и возмущение, знакомое Фролову с первой встречи его с Трофимычем. Казалось, что бухгалтер умышленно сказал сейчас это «опять», чтобы вернуться в разговоре к тому, что оправдывало его и обвиняло Фролова. — Я плохой. Крохобор, копейки подсчитываю. Да! И других учу считать. Однако о копейках… Видите, вон у пруда новый коровник строим. Наемная дикая бригада десять тыщ слупила. А за шифер, шлакоблоки, само собой, колхоз платил, шныряли, доставали… Шабашники каждый год двадцать-тридцать тыщ кровных колхозных рубликов увозят. Деньги могли б в колхозе осесть, имей мы своих строителей. Но где взять? Облмежколхозстрой — слабак, а у районной МСО туча заказчиков, наждешься очереди. Вот и братаемся с дикими… Пол из сырых досок настлали, к осени он рассохся, дырья, щели: кулак просунешь. У шабашника петушиный норов: прокричал, а там хоть не рассветай… К тому ж корми их, обстирывай, постель давай, повариху держи. В какую копейку нам выходит…
— Извините, я… о питании хотел бы выяснить. Скажите, кому и сколько платить. — Невольно вырвалось у Фролова.