Григорий Степанович положил легкую, сухую ладонь Пологову на плечо, а второй оперся на плетень. Молча глядели в степь.
— Вот как вышло, Мить, — задумчиво сказал Овчаров. При Пологове он часто произносил эту фразу, она слышалась как глубокий вздох.
Пологов заметил, что в семье Овчаровых утрату мучительнее всех переносит отец. Много слез пролили мать — Дарья Игнатьевна и оставшаяся с ребенком молодая вдова Олюшка. Выплакав горе, они как-то поослабли, угрюмо сникли, опустошились, не имея больше ни слез, ни сил.
Дядя Гриша же не стенал, не плакал. Беду терпел молча. Но она осела в нем прочно, сушила душу, и он мерк на глазах. Однако на его лице не было тупого отчаяния и угрюмой отрешенности, как у супруги и снохи. Усталый взгляд его выражал горькое недоумение: вот он, старый сучок, жив, кряхтит-покашливает, а Васи уже нет, никогда не будет, а ему только б жить да радоваться…
— А ты, Мить, коль не трудно, заезжай. Все нам повеселей.
— Да, конечно, — Пологов торопливо закивал, хотя он успел убедиться, что отсутствие Васи особенно замечается Овчаровыми, когда к ним приезжает он, Пологов.
— С Васей-то, помню, вас водой было не разлить… Летом под одним одеялом на повети спали… А как выросли — растерялись. Годами, погляжу, не встречаетесь. Всех дела, заботы охомутили… Вот Леонтий Баев, считай, с самой свадьбы не бывал. Спасибо, на похороны приезжал… Видный такой. Кандидатом, слышь, в институте. Хорошо на могиле выступал, аж… сердце у меня зашлось. — Голос Овчарова дрогнул. Зябко вздохнув, он продолжал:
— Эти слова ему б живому Васе сказать. Да… Кстати, Леонтий-то сулился и нынче приехать. Федя Кочкин тоже обещал. Не знаю, сумеют ли…
— А как же. Приедут, — заверил Пологов, чувствуя всю зыбкость и опрометчивость этого поручительства: ведь он и сам не помнит, когда в последний раз встречал друзей детства — Леонтия Баева и Федю Кочкина, и тоже хотел бы посмотреть на них — какими они теперь стали.
— Растеряли вы друг дружку, Мить… — с тихим укором повторил Овчаров и пошел на голос снохи, раздавшийся из сеней.
— Ну что вы, дядь Гриш. Просто реже стали встречаться. Живем-то теперь не рядом и спим не под общим одеялом… — робко пошутил Пологов ему во след.
Запоздалое угрызение совести, непроходящее чувство вины не покидало его, хотя он и не мог понять, в чем и перед кем он виноват.
Сперва он винил себя за то, что опоздал, не смог проводить Васю в последний путь. Но тут же явилось твердое оправдание: в тот день находился в дальней командировке. В вину себе он затем поставил и всю свою канительную, сверхпредельно загруженную и уплотненную по времени жизнь журналиста. Но в этом была тоже натяжка: какое отношение имели его работа и жизнь в городе ко всему случившемуся здесь? Да встречайся он с Васей хоть каждый день, разве это помогло бы предотвратить несчастье? Случай есть случай, и ничего тут не поделаешь. Наперед не угадаешь, кому по ком плакать.
«Да, внешне все так оно и есть. И не только внешне… Но откуда во мне эта горечь вины?» — спрашивал себя и не находил ответа Пологов.
Память возвращала его в славное, доброе время, когда они с Васей открывали для себя кино и патефон, лазили на высокие осины к грачиным гнездам, рыбачили, с ленцой ходили в школу, пасли совхозных телят, веяли просо на току, озоровали на бахчах, иногда не шибко дрались. Даже на ночь они подчас не могли расстаться. Взбирались на поветь и, шурша сухим духовитым сеном, укладывались под одно одеяло или ныряли в тулупчик и тесно, плечо к плечу, лежали в лунной тишине, воткнувшись глазами в огромный звездный потолок.
Детство сменила та пора доброй удали, когда они жаждали заслонять друг друга грудью от смертельной опасности и безоглядная доверчивость, любовь не вмещалась ни в какие слова и поступки, жила в них глубоким, радостным и спокойным чувством, обещающим вечность дружбы и жизни. И все их тогдашние разговоры, голоса, песни вспоминались сейчас, как щебетанье утренних воробьев, как звонкий рассыпчатый дождик с солнечного неба…
Нежданно, как беда, пришла первая любовь. Их сердца заняла десятиклассница Верочка Сойкина. Любовь встретили по-разному, но каждый в душе одинаково расценил ее, как явную, но сладкую измену друг другу… А было так. Верочке надоело везде и всюду бродить втроем, тем более, что с Пологовым она уже начала целоваться. Как-то вечером, когда они вышли из клуба и Вася тихо занял свое привычное место, Верочка вдруг вспыхнула:
— Ну что ты ходишь за нами?! Прилип, как банный лист…