Он медленно, растягивая слова и стараясь выговаривать все буквы, тихо, почти шепотом ответил:
— Да… никак не уснуть. Такая красивая ночь. Вы опять никуда не спешите? Почему?
— Мне некуда спешить. Живу одна. Никто меня не ждет, — ответила она грустно.
Он подвинулся к краю скамейки:
— Тогда посидим вдвоем, если вы не против.
Она села рядом. Без белого халата и шапочки она выглядела еще привлекательнее, только усталые глаза говорили о ее уже совсем не девчоночьем возрасте.
— О чем же мы будем с вами говорить? — спросила она вполне официально и стараясь быть равнодушной.
— Не знаю, — ответил он, — может быть о звездах. Смотрите, какая красота.
Они оба посмотрели вверх, в эту бездну и, как обычно в таких случаясь, ощутили себя маленькими песчинками в этом огромном непостижимом пространстве. Минуты две они сидели молча, физически ощущая присутствие друг друга, боясь нарушить то первое волнительное ощущение, когда не безразличный тебе человек сидит так близко рядом с тобой.
— Вы любите стихи? — спросил он ее.
Она не сразу ответила, повернулась к нему лицом и сказала:
— Я не очень-то в них разбираюсь. Да и на родном моем языке не так их и много. Воспитывалась я в здешних суровых местах, где стихи не были на первом месте.
— Мы сможем быть друзьями? — спросил он снова.
— Друзьями? — удивилась она. — Зачем друзьями? Мы такие разные, так далеки друг от друга. Хорошими знакомыми — да. А друзьями? Я не знаю. Получится ли это у нас?
— Вы думаете, мы не сможем найти общих интересных тем для общения? — он с каждой фразой говорил все лучше и лучше. Речь восстанавливалась неожиданно быстро.
— Общие темы… у меня почти всегда одна тема — медицина. Училась я там далеко на севере, а потом вот направили сюда. А вы? Я очень мало вас знаю, — она осторожно посмотрела на него, и было видно, что сейчас она просто любопытная молодая женщина.
— Вот и попался ты, умник, — подумал он, — придется искренне о себе что-то сказать, иначе разговор прервется.
И он, стараясь не утомить ее подробностями, рассказал почти все о себе. Единственное, о чем он умолчал, — это его желание избавиться от микросхемы и стать абсолютно свободным. Она слушала молча, не перебивала его, и даже, казалось, иногда плохо его слушала, думая о чем-то своем. Время летело быстро, уже было далеко за полночь. Тишина обволакивала все вокруг. Ночные бабочки и цикады затихли. Он замолчал и несколько минут она ни о чем его не спрашивала. Он случайно коснулся ее руки, и ее рука осталась на месте. Она, как бы очнувшись, сказала: — Вы удивительный человек. Простите, но мне пора. Уже поздно, а у меня завтра ранний обход.
Они оба встали со скамьи. Она как-то нерешительно пожала его руку, а он неожиданно поцеловал ее в щеку. Она вздрогнула, то ли от ночной прохлады, то ли от поцелуя, внимательно посмотрела ему в глаза, грустно улыбнулась, вздохнула и сказала: — До завтра.
На следующее утро она чуточку дольше задержалась у его кровати и дала указания помощнику с папкой:
— Дня через два можно будет выписать инструктора.
При этом она открыто и весьма дружелюбно ему улыбнулась. Следующий день прошел как обычно: процедуры, прогулки, отдых. Он активно пытался говорить вслух, и это выглядело со стороны весьма странно. Молодой мужчина ходит по кругу и что-то медленно бормочет себе под нос.
Наступил вечер, и он снова оказался на знакомой скамейке. В этот раз он ждал ее дольше, чем в прошлую их встречу.
— Добрый вечер, — она поздоровалась и присела на скамейку рядом с ним. — Вы хотели в прошлый раз прочесть мне стихи? Я готова их послушать, если у вас есть желание их читать. Он медленно нараспев, прочитал:
Она прижалась к нему. Становилось прохладно — конец лета, и ночи зябкие предвещали окончание жары.
— Да, война без побед, — вздохнула она, — эта долгая война оставила меня одну, почти одну.
Он обнял ее за плечи, и они долго сидели не разговаривая.
Забрезжил рассвет. Они уже знали друг о друге почти все. И самое главное, она знала, что им надо делать.