Километра через два Аполлон Иванович остолбенел от увиденного — в низине, метрах в пятидесяти от него, среди камней, штук пять серых собак возились вокруг разодранной туши какого-то большого животного. «Волки», — прошептал внезапно остановившийся профессор. Волки заметили их и прекратили свое пиршество. Вожак, самый крупный из них, оскалился и не двигаясь смотрел в сторону пришельцев. Это противостояние длилось минуты три, а затем профессор, видимо, не выдержав напряжения, сделал шаг навстречу вожаку. Подражая профессору, Аполлон Иванович сделал то же самое. Вожак перестал скалиться, но с места не сдвинулся. Его застывшая фигура говорила о готовности совершить любые действия в защиту добытой еды и стаи. Профессор и Аполлон Иванович инстинктивно понимали, что слабость волка в их терпении и мужестве, и еще они понимали, что малейшее появление страха будет их поражением. Они синхронно сделали еще один шаг в сторону стаи. Волки не уходили, по их напряженным позам было ясно — шансы обеих сторон пока что равны. Люди, не отворачивая лиц и стараясь не моргать, одновременно сделали два шага навстречу волкам, простояв несколько секунд, еще два шага и застыли, ожидая реакции вожака. Вожак как-то неопределенно переступил передними лапами. Уши его чуть шелохнулись, отвлекаясь на какие-то шорохи со стороны стаи. Люди сделали еще три шага навстречу вожаку и опять застыли на полминуты. Профессор шепотом предложил при следующих шагах поднять правую руку вверх для усиления эффекта устрашения и силы. Вожак на это новое движение неожиданно ответил отказом от борьбы. Он отвернулся от людей и, еще грозно оскаливаясь, как бы нехотя, повел стаю в глубину леса. Люди победили. Победили, может быть еще и потому, что волк впервые увидел существо на двух ногах, да и не сильно были голодны эти волки, в отличии от людей. Свершилось чудо — у беглецов оказалась добротная еда на несколько дней, а может быть и недель вперед. Они кухонным ножом разделали тушу. Наелись до отвала сырого мяса, часть еды заготовили впрок, но как ни старались, все съестное взять с собой не смогли, слишком тяжелым оказался груз.
Осень заканчивалась морозами и свежевыпавшим снегом. Снег за ночь накрыл все вокруг. Свежая белизна неожиданно радовала глаз. Лес преобразился из серо-зеленого, темного и невзрачного в ярко-белые кружева, пронизанные желтыми, сверкающими лучами низкого солнца.
У Венеры Петровны благодаря покровительству Казны появился шанс на пересмотр ее проступка, да еще до нее дошли слухи, что директор фермы, то ли раскаялся, то ли умом тронулся, объявив в письменном заявлении о ее невиновности. Теперь Венера Петровна вся в ожидании положительного поворота в своей судьбе писала радостные письма Аполлону Ивановичу и через свою покровительницу отправляла их открытой почтой минуя цензуру. Ответных писем не последовало.
Ближе к Новому году к руководству «ЗП» поступила депеша, означавшая, что воспитанницы (в депеше указывались фамилии и имена Казны и Венеры Петровны) подлежат освобождению от дальнейшего перевоспитания в связи с пересмотром их проступков. Обе бывшие воспитуемые возвращались в родные места в комфортабельной машине, которую высокий покровитель прислал за Казной.
Жилье, когда в нем не живут более года, стареет и хиреет, как человек без общения в одиночестве. Пыль покрывшая все предметы, придавала квартире некую нереальность. Случайно брошенная или забытая книга на краешке стола как будто говорила — «кто-то здесь был давно, и теперь только одни воспоминания остались среди старых вещей». Она подошла к зеркалу. Сквозь пыльное стекло на нее смотрела женщина с большими печальными глазами, скромно и даже как-то неопрятно причесанная, в старой, уже, наверное, не модной одежде. Она написала на пыльном стекле: «Апо+Веня», — так они называли друг друга, как только поженились, и долго внимательно рассматривала себя — новые морщинки у краешков глаз, грубая, уставшая кожа на лице и шее. Она встрепенулась, махнула пальцами по надписи и взялась за наведение порядка в доме: «Когда он вернется, все должно быть так, как будто он и не уходил».
Второй день шел густой снег, лес завалило основательно. Продвигаться вперед стало почти невозможно. За целый час борьбы с еще небольшими, не выше колена сугробами, они выдохлись окончательно. Самодельные валенки из шкуры, отбитой у стаи, ремонтировать приходилось раза два в день. Скорость передвижения путников упала до пяти, шести километров. На очередном привале профессор упал в снег, закрыл глаза и тихо прошептал: «Коллега, идите один». «Он опередил меня на несколько минут», — с горечью подумал Аполлон Иванович и упал рядом с профессором. Так безмолвно они пролежали, наверное, не более получаса. Первым очнулся Аполлон Иванович, стиснув зубы, он поднялся, утоптал снег вокруг места, где они лежали. Сегодня он решил устроить выходной. Пока еще было светло, он натаскал еловых веток, устроив им обоим лежбище. Нужен был костер — тепло придаст им силы. Сухих веток на дереве, возле которого они остановились, почти не было. Аполлон Иванович, превозмогая усталость, направился к низким, полузасохшим сосенкам метрах в двадцати от места их остановки. Верхушка одной из сосенок была явно срезана каким-то острым предметом. Был ли это нож или топор? — определить было сложно, но то, что срез, судя по его цвету, явно был сделан недавно, бросалось в глаза.