Он улыбается уголками рта.
– Капитан, я оказался не способен отличить шпиона от мирного горожанина. На площади Тысячи Ветров, забыв о долге, я провожу время за игрой в го.
Он залпом допивает сакэ. Глядя мне прямо в глаза, чеканит слова:
– Чжуан-цзы [25] сказал: «Потеряв лошадь, вы никогда не ведаете, что это – удача или несчастье». Умный человек никогда не теряет время зря.
Помолчав, он добавляет:
– Знаете, лейтенант, я когда-то был влюблен в китаянку…
Я краснею. К чему это странное признание?
– Я прибыл в Китай пятнадцать лет назад. В Тяньцзине нанялся в ресторан, принадлежавший одной супружеской чете из Кобэ. Я был посудомойкой, горничной, официантом, работал за еду и ночлег, жил в крошечной комнатенке. В редкие минуты отдыха я садился у окна. На другой стороне улицы находился ресторан, знаменитый своими пирожками. Каждое утро, на рассвете, молодая девушка приносила туда продукты. С наступлением темноты она выходила вынести мусор. Я уже тогда был близорук и различал лишь тонкий силуэт да длинную косу за спиной. Она одевалась в красное и походила на живой огонь. Когда девушка останавливалась, мне чудилось, что она поднимает голову и наблюдает за мной. Зрение расплывалось, но мне казалось, что она улыбается, и сердце мое трепетало от счастья.
Капитан умолкает, чтобы налить мне сакэ, и залпом выпивает свой стакан. Лицо у него побагровело.
– Однажды я набрался мужества и вошел в китайский ресторан, сделав вид, что хочу заказать их фирменное блюдо. Она стояла за кассой. Подойдя ближе, я наконец-то разглядел ее лицо. У нее были густые брови и черные глаза. Я спросил лепешки. Оказалось, что она не говорит по-японски, и я нарисовал свой заказ на листке бумаги. Она наклонилась мне через плечо, чтобы взглянуть, и ее коса скользнула по моей щеке.
Нам приносят новую бутылку сакэ – пятую по счету с момента моего появления в ресторане. Ветер стих, гроза ушла, с улицы доносится мерный шорох дождя.
– Она даже имя свое писать не умела. Мы не могли общаться и дни напролет неустанно смотрели друг на друга через слишком широкую улицу. Я различал ее красное кимоно и черную косу, представляя по памяти мельком увиденное лицо. Я был беден и мог дарить ей лишь букетики полевых цветов, которые рвал по обочинам дороги. Я подбрасывал их под окна ресторана. Когда наступала ночь, она угощала меня свежими, только что из печи, лепешками, и я хранил их, как драгоценное сокровище, пока они не покрывались плесенью.
А потом случился дождливый, совсем как сегодня, день. В ресторане было много посетителей – люди пришли согреться горячей лапшой. После полуночи я вышел из ресторана, и тут кто-то бросился мне на шею. Это была она. Китаянка бесконечно долго поджидала меня, притаившись в темном углу. Ее лицо и губы заледенели. Девушка дрожала всем телом, а я из-за дождя не мог понять, плачет она или смеется. Я присел у стены, не выпуская ее из объятий, мы целовались и шептали друг другу слова любви, каждый на своем языке. Шум дождя заглушал наши голоса. Я забыл о холоде, о том, что наступила ночь, и не замечал, как летит время.
Капитан погружается в долгое молчание. Потом внезапно впадает в ярость и требует еще одну бутылку. Когда он наполняет наши стаканы, его рука дрожит. Сакэ льется на одежду, но он ничего не замечает. Кровь бешено стучит у меня в висках. Я слушаю рассказ капитана с жадным вниманием горького пьяницы. Он с трудом подбирает слова. Что за трагедия отметила жизнь прозябающего сегодня в одиночестве человека?
– На следующий день, собрав все свои жалкие сбережения, я отправился в японский магазин. На новое кимоно денег мне не хватило, но я купил красивое оби [26]. Я не знал, что мой подарок станет тем ядом, что отравит мед нашей любви. Наша связь очень скоро открылась. Месяц спустя моя китаянка исчезла без следа.
Над нашим столом повисает жуткая тишина.
– Позже, поступив в армию, я навел справки о ее судьбе. Ресторан закрылся много лет назад. Его хозяева, китайские шпионы, испарились. Узнав о связи своей служанки с японцем, они обрекли ее на смерть…
Капитан всхлипывает.
Завтра мы станем прахом и землей. Кто вспомнит о любви солдата?
71
После уроков Хун отводит меня в угол.
– Я нашла для тебя врача. Идем.
– Кто он? Как тебе удалось?…
Она оглядывается. Класс опустел. Остались только мы с ней.
Она шепчет мне на ухо:
– Помнишь ту привратницу, которая выпускала меня из пансиона? Вчера я сказала ей, что забеременела и ищу врача.
– Ты обезумела! Если она проболтается, тебя выгонят из колледжа, отец обреет тебе голову и отправит в монастырь!
– Не беспокойся об этом. Я сказала ей кое-что еще: «Если начнете болтать, я донесу на вас за сводничество. Скажу полицейским, что вы принуждали учениц к проституции, чтобы брать с них деньги. Вы не только потеряете место – вас осудят и прилюдно повесят». Я нагнала на старуху такого ужаса, что она тут же нашла мне доктора, умеющего держать язык за зубами.
Мы идем с Хун в ее спальню, и она заставляет меня переодеться, чтобы я выглядела как взрослая женщина.
Рикша везет нас через блошиный рынок.
На тротуарах выставлены мебель, посуда, ткани, безделушки, одежда, украшения, пожелтевшие, покрытые плесенью каллиграфические свитки. Продавцы – обнищавшие маньчжурские аристократы – бродят среди этих остатков былой роскоши, пытаясь продать кто нефритовую табакерку, кто старинную вазу, чтобы было чем заплатить за час в опиумной курильне. Покупателей совсем мало – несколько японских офицеров прохаживаются по рядам, с вожделением взирая на старинные вещи.
Из осторожности Хун велит рикше остановиться в начале улицы. Пройдя метров двести вперед, мы взбираемся по полуразвалившимся ступеням и углубляемся в лабиринт веревок, на которых сушатся простыни, панталоны и детские пеленки. В лицо ударяет острая вонь мочи и тухлых яиц. Меня рвет.
В конце бельевого коридора замечаем комнатки под покатой крышей. Мухи с жужжанием роятся над выставленными на улицу плитами.
Хун кричит:
– Как пройти к доктору Хуан Пу?
На пороге появляется растрепанная женщина. Бросив на нас презрительный взгляд, цедит сквозь зубы:
– Там, в глубине, справа.
Табличка на двери, написанная выцветшей тушью, гласит:
«Знаменитый на берегах четырех морей врач волшебной рукой вернет вам ушедшую весну. Специалист по излечению шанкров, сифилиса, гонореи».
Мы стучимся. Открывает женщина с химической завивкой и грубо накрашенным лицом. Смерив нас взглядом, уходит, цокая каблуками. Хун подталкивает меня в спину, и я оказываюсь в темной комнате. В нише сидит, застыв, как мертвая, девушка. Рядом с ней курит мужчина. Он оглядывает нас.
– Из какого дома?
Мы отходим в дальний угол. В помещении стоит горький запах медицинских снадобий. Я задыхаюсь от вони.
Не знаю, сколько времени мы провели в ожидании, прежде чем подошла моя очередь. Редкие седые волосы доктора Хуан Пу собраны в тонкую маньчжурскую косу, похожую на поросячий хвостик. Врач сидит за черным столом перед полупустым книжным шкафом и поглаживает жидкую бо-роденку.
– Из какого дома? Хун отвечает за меня:
– Из либерального.