— Пошли.
Мы стоим на веранде. Холод дикий, улицу заметает, будто и не март на носу вовсе. Не думал, что наследничек намбер ту курит, и угадал. После первой же затяжки начинает кашлять.
Помню свою первую затяжку, не понравилось ни хрена. Тоже кашлял, отплевывался, но ублюдки на два года старше следили, чтобы докурил до конца. И выбора не было. Если бы сигарету вышвырнул, мне бы ожог на руке за разбазаривание оставили. Сам был свидетелем такого бесчинства. Эх и вопил парень, будто режут наживую. Что смешно, потом он курить начал как паровоз. Не хер фыркать, приют это вдалбливает железно. Береги каждую крошку. Все, что попало в руки, держи крепко. Может, и видать это без очков и Алекс прав, да в досье точно заглянуть не забыл.
Адриан долго смотрит на сигарету, не решаясь сделать вторую затяжку, жду, испытываю его почти. Знает, что наблюдаю. Подносит к губам, снова затягивается. Два спазма. Не такой уж и безнадежный. Не Ян, конечно, но нормальный парень. Все они нормальные. Почти даже обычные. Даром что инопланетяне.
— Раньше тут часто так было. Семь лет и триста тридцать шесть дней назад, — говорит, даже головы не повернув. — Она не ездит сюда. Я бы на ее месте тоже ненавидел отчий дом. В двенадцать ночи своего восемнадцатилетия собрала чемодан, взяла такси и к Виолетке ночевать уехала. Отец уже на следующий день ключи от новенькой квартиры отдал и права проплаченные. Сегодня впервые с тех пор порог переступила. Так слинять хотелось; чувствовал, что закончится фигово. Ян вот свалил, Ян всегда сваливает, как речь об этом заходит. Он всегда за Жен горой. Будто им с матерью мстит.
Мне ни к чему эти подробности; лучше бы не знал, но не могу, как ушами прирос, только вид делаю, что похрен.
— За что мстит?
— Их вина, а то бы давно успокоились, — говорит отрывисто. Больше ничего не скажет — чувствую такие вещи. Жаль, что вся болтливость перешла к другому братцу.
Некоторое время просто молча курим. Он затягивается неглубоко, неумело, неэффективно. Не пробирает его.
— Тебя реально Адрианом зовут? — спрашиваю.
— А тебя реально Сантино?
— Арсений. — Протягиваю руку.
— Андрей. — Пожимает. Крепко, без снисходительности, как было при встрече в дверях, а затем делает свою первую глубокую затяжку. — Думал, они помогают, — кривится.
— Помогают.
— Видимо, не сегодня. — И еще раз удивляет меня, посылая почти докуренную сигарету щелчком пальцев в темноту ночи, а затем, передернув плечами от холода, заходит на кухню снова.
Как бы ни было этому чистоплюишке, я свою сигарету докуриваю до конца, смакую. И с чувством выполненного долга отправляю бычок в полет на инопланетную землю. Какой же кайф. Чудной я, наверное. Вернувшись на кухню, обнаруживаю, что Адриан читает медкарту. Гребаную медкарту, которая, как ядерная бомба, выжгла нах*р всё вокруг.
Крики уже тише, но звуков не меньше: на передовой нынче рыдания. Хочется материться сквозь зубы, вслух. Хоть к людям не приближайся — столько у всех тараканов. Встречаюсь взглядом с Адрианом. У них с инопланетянкой одни глаза. Если бы его, а не Яна, встретил, наверное, понял бы сразу, что он братец-кролик. По лицу вижу, что неловко ему после всего молчать, рассказать хочет. Но ничего не говорит — подвигает в мою сторону по столу карту и уходит.
Мне это не нужно, не нужно. Она мне никто, девушка со шрамом. На доске Григория до хрена таких сегодня видел, все они немножко царапают. Но вот на ней перемкнуло, и не отвяжешься.
Как охренительно было собирать сегодня капли с ее ресниц в душе, ловить сквозь воду бассейна тонкую белую полоску на голой груди, думать о том, чем кастрировал бы Григория, если бы она облажалась в покере, и на доске извращенца появилась бы знакомая отметина.
Никто она мне, пару раз был с ней, в ней, не в счет вообще, никто мне, не знаю ничего о ней. Но когда про Капранова услышал, подумал, что спит с ним она, напрягло. Хотя, какой спит. Не девственница, однако до меня у нее долго никого не было — такие вещи не спутаешь. Ну если только ты озабоченный малец, который вокруг не дьявола не замечает…
Плевав на вранье самому себе, листаю карту. Кардиограммы, кардиограммы, и только даты разберешь в каракулях. На форзаце единственная отчетливая надпись: триада Фалло. Знал бы еще, что это значит. Точно не папа дал машину, разбила по пьяной дурости. Буквы страшные, не рак, но тоже дерьмо какое-то.
Внезапно понимаю, что давно уже тихо… Поднимаю голову — стоит в проходе. Глаза такие красные и воспаленные, что сузились вдвое. Волосы чуть ли не дыбом стоят. Запомнил, что она ерошит их, чтобы не навредить себе как-нибудь. Точно поэтому. Безумие в глазах узнаю. Желание сделать больно, чтобы только изнутри отпустило, чтобы мозг сработал на перехват импульсов.