— Спроси, — говорит. — Будто что-то понять мог. Ты спроси. — Там — в голосе — такое мрачное обещание.
Спроси, дойди до точки невозврата, она близко, шагай. Поздно, малышка, я уже. Нравишься, что врать, конечно, нравишься, но купай другого в своих бассейнах и проблемах. Может, такой шикарной снова мне не отыскать, но одной Полины на век хватит. Я свое отмучился. Раз мне все нервы уже оголили, и будет с вас таких. С самого начала догадался, что не все у тебя гладко, а как заплакала — окончательно уверился. Девочки на одну ночь никогда не плачут. Зазывные, они готовые фальшиво отдаваться, а ты не такая. Денег хоть с балкона швыряй, а шрам не шлифовала, не пряталась. Это рвет мне крышу. Искренность, которая до костей обнажает — и ценю, но забирай обратно. А затем катись к черту.
— Скажи. — Мне нужна точка. Услышать и больше не думать.
— Мне к волшебнику изумрудного города. — Иногда такую хрень несет, что и не догадаешься, о чем. — Стою в трансплантационной очереди, — поясняет.
Да, тут уж точно точка. Единственная. И одинокая.
— Не жалей, — говорю.
— О тебе? Жалеть? Ты мне ничего не обещал. — Врет ведь. Проняло, но знает, что зря.
— Вот именно. Не жалей. Умненьким инопланетянкам нечего делать с завязавшими порноактерами.
Выражение ее лица просто незабываемо. Красный нос и синие глаза в пол-лица. Я бы рассмеялся, но не смешно, а тошно. Правда потому что. Не хрен ей, пусть и увечной, но всеми любимой принцессе, делать с парнем, которому голову снять в подворотне пытаются за то, что на свои трахом заработанные казино строит.
Моя жизнь — вечные скитания от одного шоу к другому. И вот, гляньте, кукловодом решил задержаться. Не горжусь собой, ни разу не горжусь, тошнит от себя порой, но ей надо это услышать, чтобы откромсать с одного касания скальпеля.
Чтоб ее затошнило тоже.
Жен
В отчем доме достаточно всего прозвучало, чтобы на тот свет пораньше захотелось. Признание этого дурака с паспортом точно не худшее, но убило прям, вот реально добило. Не знаю, что он теперь обо мне думает, но вылетаю в двери, даже шарф не повязав, и, наверное, характеризует это не с лучшей стороны. Только не могу больше.
Я трахаюсь с порноактером, об этом не подозревая; домой его привожу, одно лишь имя по паспорту выяснить удосужившись, а где-то наверху папа маму откачивает успокоительными, потому что я спрятала от них чертову медкарту и не хочу ложиться на операцию уже завтра. Они уверены, что если 23-го от меня не откромсают заветный кусок, то 24-го я непременно помру. Как пить дать. Да не бывает так. Ну бред, простите, и не объяснишь — не врачи они. Дооперировали меня уже однажды до расслоения аорты, и вот черт разберет, кто там был виноват… Мама, прогнувшийся Дима, то, что я спорила с пеной у рта несколько месяцев кряду, ну или правда все дерьмово настолько…
Орала на них, просила не давать меня резать хоть некоторое время, но мне не было восемнадцати, и никто не стал слушать. Чувство вины еще двадцать семь лет назад напалмом бомбануло, и до сих пор как глухие они. Не слышат, не слушают, дышать на меня боятся. Так и хочется встать на трибуну и проорать: да не виноваты вы, прощаю, все уже простили, вы только дайте разобраться, не вмешиваясь. Я попрошу, когда нужно будет отвезти меня домой, бульоном покормить, но только не лезьте в медицину, не врачи ведь вы, я — да, вы — нет. Необъективна? Ясен пень, но за мной с тонометрами уже целый табун таскается. Достаточно, вы сделали все возможное. Вы сделали все возможное!
Вылетаю на крылечко и обнаруживаю там Яна. Он почти мертвецки пьян, сидит едва, а губы синие-синие, и раскачивается вперед-назад, чтобы не совсем замерзнуть. От такого зрелища так и хочется ему врезать…
— А ну вставай, совсем сдурел? Тут и без тебя отстоя хватает.
— Прости, бл*ть, Женька, прости, — бормочет сквозь зубы. — Не поперся туда, знал, что так и будет. Блевать уже от этого охота. Мазохисты гребаные. Ты знай, когда ушла, лучший день моей жизни был. Будто, разряд наконец прошел, и воздух появился, а не только душное морево. Хреново без тебя, но я ничто в жизни не люблю так сильно, как то, что ты не живешь с нами под одной крышей.