О таком отце я всегда мечтал.
— Для пешек игра имеет только один исход, — мужчина молчит несколько секунд, а затем беззвучно шевелит губами: — Смерть.
* * *
Боковым зрением замечаю какое-то движение и чувствую внезапную лёгкую боль в предплечье.
— Эй! — возмущаюсь я, пытаясь схватить мужчину, но он уже отступает. В его руке я вижу шприц. — Что это?
— Всё будет хорошо, — обещает нежный женский голос.
Голова вдруг наливается тяжестью. В глазах танцуют белые пятна.
— Я тебя люблю, — доносится голос, но словно издалека.
И я проваливаюсь в пустоту. А потом вижу его…
Священник одет в длинную чёрную сутану со стоячим воротником и широкими рукавами. В его руках — символ всхода. Священный знак весь перепачкан кровью… Капли падают на пол. Ноги священника превращаются в огромную чёрную кобру, которая шипит и бросается вперёд.
Из-за спины появляются ещё две руки, гораздо более длинные, чем бывают у человека. Они стремительно тянутся ко мне, а когда я со всей силы по ним ударяю, поджимаются обиженно к телу и начинают быстро крутиться вокруг священника. Я не могу за ними уследить, и вот они становятся одним кольцом, вращающимся вокруг человека.
Чёрная сутана превращается в белую. Руки наконец-то останавливаются, кольцо замирает в воздухе вокруг высокой фигуры, а на теле священника появляются огромные дыры.
Вдруг я вижу совсем другого человека. Он проводит по лицу рукой, снимая маску. За одной — со спокойным выражением — показывается другая — плачущая. Человек срывает и её, открывая улыбающееся лицо, а под ним виднеется смиренная физиономия. Он пытается снять и эту, но она намертво приклеилась к коже и не поддаётся. Мышцы шеи напрягаются и вдруг замирают — и вот наконец маска слетает с лица… но вместе с кожей, открывая голый череп…
Я перевожу взгляд — и из темноты ко мне приближается человек с несколькими головами, на каждой — маска. Они плачут, смеются, кричат и шипят одновременно, а по моему телу проходит дрожь. Таких тварей становится всё больше: они выныривают из мрака — и человеческие, и звериные, пока наконец не появляются такие, чьи тела совершенно бесформенные и существуют лишь для того, чтобы лицам было на чём располагаться.
Всё исчезает. Я опускаю взгляд и вижу под собой космонавта. Вокруг него шевелится темнота. Она сгущается, превращаясь в десятки и сотни скелетов, которые тянут к человеку свои руки, а космонавт тянет свои — ко мне. Глаза горят во мраке красным светом, челюсти стучат, кости ломаются, когда скелеты толкаются вперёд, пытаясь пробраться к человеку. И вдруг они воспламеняются, сгорают в огне...
Из мрака показывается густая тень, более плотная, чем сама темнота. Сверкают глаза. Она протягивает руки, которые лоснятся, напоминая разорванные рукава, но не достигает меня, запутавшись в паутине — крепкой, липкой. Прямо над тенью нависает огромная паучиха с человеческим лицом, но сотней глаз. Она держится мохнатыми лапками за толстую нить, а потом вдруг начинает падать, когда та обрывается. Паучиха проваливается во мрак вместе с густой тенью, запутавшейся в паутине, и я вновь вижу священника.
Он достаточно высокий, и когда поворачивается ко мне, наши глаза оказываются на одном уровне, а взгляды встречаются. Не знаю, что выражает мой, но его — старческий, тяжёлый — обещает возмездие за все мои грехи…
* * *
— Теперь на работу ты приходишь самым первым, — раздаётся над ухом голос Коди, и я медленно поднимаю голову со сложенных рук.
В сознании туман ото всех видений, и он не готов рассеяться так быстро.
Интересно, конечно, в юношеском сознании реалии жизни переплетаются с фантазией. Ньют Оутинс прав: страхи Марвина Вуда пробуждают нечто важное и в моей памяти. Приходится напоминать себе, что это его фантазии — не мои. Мне они вспомнились лишь по одной причине: я уже видел их однажды. Но совсем у другого человека. Однако самое ужасное, что один из образов — первый и последний — принадлежит не брату. Он принадлежит мне…
Мы часто редактируем первичные образы людей: всех визуализаторов давно приговорили бы к смертной казни, если бы мы не вычищали чужие сны прежде, чем показать их власть имущим, ведь, бывает, в сновидениях встречаются крамольные образы. И во снах Марвина их тоже можно найти…
Чёрт бы побрал Рэя с его звонками. Чёрт бы побрал Ньюта Оутинса с его разговорами о прошлом.
— А почему бы и нет? — голос Коди возвращает меня к реальности. — Тебя-то генерал жалует, не то что меня. Одно его слово — и мне конец.