— Твои глаза… — начинает он, но подбирает слова так долго и мучительно, а его собственные настолько удивительно прекрасные, что я не удерживаюсь от подтрунивания:
— Зелёные, как у всех.
Он усмехается, но в этом нет раздражения, и я прикладываю к губам ладонь, скрывая улыбку, которая становится шире.
Взгляд Фортуната перемещается на мои губы, а его рука нежно касается моей, отводя её от лица.
— Хорошо. Я скажу, — обещает эдем, и от его внезапного шёпота и пронизывающего взгляда забываю, как дышать. — Ты смотришь на рассветы и закаты влюблёнными глазами, с наслаждением слушаешь песню цикад в ночи, а когда молишься, твоё тело светится так ярко, словно это происходит впервые или, наоборот, в последний раз. Когда авгуры у цветного костра рассказывают легенды, или ты наблюдаешь за химерами, твои глаза искрятся. Ты умеешь получать удовольствие от момента, и мне безумно это нравится. Но вместе с тем, во взгляде всегда таится какая-то грусть, пускай светлая, но всё же… Создаётся впечатление, будто… тебе открыты некие тайны, о которых ты не должна рассказывать другим и вынуждена в одиночку нести на хрупких плечах нелёгкий груз.
Словно с трудом подбирая слова и наконец справившись с ними, Фортунат судорожно сглатывает. А я… Я с шумом выдыхаю.
До этого мгновения не осознавала, насколько хорошо он меня знает.
«И даже в том, что касается тайн», — ехидничает внутренний голос, но я забываю обо всём, когда сильная рука нежно обвивает меня вокруг талии.
— А ещё твои глаза большие, выразительные и загадочно мерцают оранжевыми крапинками.
Фортунат обнимает меня крепче и чуть приподнимает, а в следующую секунду я стою на какой-то возвышенности, но даже её недостаточно, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Зато наши губы оказываются ближе друг к другу. Гораздо ближе.
Я судорожно вдыхаю завораживающий аромат, исходящий от Фортуната. Раньше он напоминал о вместе проведённом детстве, о побережье, свежем солёном воздухе на рассвете и закате…
Вдруг меня озаряет: Фортунат пахнет, как океан.
Океан, скрывающий под своим спокойствием мощную силу, которую невозможно усмирить.
— Ты же знаешь, что мои намерения серьёзные? — шепчет Фортунат, а я невольно задерживаю дыхание, боясь сделать полноценный вдох, потому что аромат кружит голову. — Я готов и хочу объявить о своих чувствах Фракталу. Но должен знать, нужны ли они… тебе. Нужен ли я?..
Откровенность его слов смущает, а беззащитность во взгляде вызывает трепет. Ещё мгновение — и наши губы соприкоснутся, но Фортунат не шевелится, когда добавляет:
— Если тебе нужно время, я пойму.
Он так и не двигается, только взгляд блуждает по моему лицу в поиске чего-то, известного лишь ему самому.
Фортунат действительно даёт возможность решить. Но всё, о чём я могу думать, — его губы, которые застывают совсем близко, и запах, что просто сводит с ума.
Несколько раз прокручиваю в голове вопрос, но не могу найти ни одну причину, зачем бы мне потребовалось время на раздумья.
Глаза невольно закрываются, когда мы одновременно тянемся друг к другу…
Вдруг сердце содрогается в груди.
Говорят, дети, которые в паре играли в поводырей, даже вырастая, ощущают присутствие друг друга.
Фортунат был моим поводырём, но лишь иногда. Гораздо чаще я была слепым в паре совсем с другим человеком и сейчас с удивлением понимаю, что чувствую его присутствие прямо в эту минуту.
Я открываю глаза и замечаю за спиной парня движение.
Сконцентрировавшись на деревьях, различаю силуэт, который отделяется от теней и движется в сторону озера.
Почти удаётся убедить себя в том, что показалось, как вдруг по Гористому венку разносится громкое низкое «трумб», напоминающее короткий рёв быка.
Мы с Фортунатом вздрагиваем и озадаченно смотрим друг на друга, прислушиваясь.
Тишину снова прорезает птичий крик: сначала негромкое, высокое «и», а потом гулкий мычащий звук. И так несколько раз подряд.
Крик выпи обычно слышится в сумерках и по ночам, иногда — утром. Но в дневные часы птица молчит, укрывшись в зарослях. Тем более сейчас не брачное время.
Догадка, что это значит, почти сбивает с ног.
Священная Иоланта, ну только не сейчас.