— Неужели? — язвительно спрашиваю я, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди. — А другие взрослые тоже не знают? Особенно те, которые пришли из других поселений. Они тоже лгут?
— Наверняка у них есть причины для этого, — с готовностью отвечает Нона. — Ты не училась с другими детьми, а ведь прекрасно исцеляешь животных, что свидетельствует об успешном развитии твоей чувствительности. Но тебя ограничивают…
«Ты способна на большее, чем исцелять животных…»
Я что-то ещё говорю о Мелиссе… Вот кто распускает неуместные слухи. Нона — и никто больше.
Не успеваю озвучить претензию, как новые слова девушки сбивают меня с мысли:
— Разве Флика не гордится тобой? Она должна настаивать, чтобы ты училась вместе с другими. Даже ставить тебя в пример.
Я рассматриваю черты лица Ноны, но в её глазах вижу незнакомое чувство. Неужели она… завидует?
— Ты знаешь, я не люблю, когда мне напоминают, что моя бабушка — старейшина племени… — многозначительно произношу я.
— Я вовсе не завидую, — Нона отвечает на мой невысказанный вопрос. — Хочу, чтобы ты поняла, для чего всё это делалось. Чтобы тебя контролировать.
Моё лицо вытягивается от удивления.
— Не смотри так на меня, — просит Нона и выглядит при этом устало и вымученно. Мне приходится напомнить себе, что она сошла с ума. — Если когда-нибудь тебе позволят медитировать, Флика захочет знать обо всём, что ты чувствуешь во время медитации. Мало ли, ты узнаешь что-нибудь лишнее…
Последние слова девушка произносит так таинственно, что мне уже не приходится убеждать себя в её безумии.
— Скорее всего, нет и никаких галактик. Думаю, медитации нужны, чтобы поддерживать барьер.
Я долго смотрю на Нону. В голове — пустота, звенящая отчаяннее, чем тишина Диких земель.
— Ты хочешь, чтобы я сказала то, что думаю?
Нона кивает. Я решаюсь и начинаю очень мягко:
— Когда ты была маленькая, тебя хвалили все взрослые. Но стоило тебе случайно узнать правду, — я говорю медленнее, не сводя взгляда с подруги, — правду о своих родителях — что-то произошло.
На удивление она воспринимает мой намёк отрешённо:
— Каждый в поселении знает, что мои родители ещё до Великого Пожара не были образцовыми, а после него так вообще бросили меня на произвол судьбы. Я могу говорить об этом спокойно.
Мне хочется напомнить Ноне, что это не самое страшное. Ужас в том, что Нона первой загорелась в лучах Солнца, а родители бросили её, пытаясь спасти собственную шкуру. Ни у кого больше в нашем Фрактале не было такой истории, в которой родители думали бы о себе больше, чем о ребёнке. Я до сих пор не могу понять, как это вообще возможно… Повезло, что Флика была рядом и успела спасти девочку.
Да, мне хочется напомнить Ноне, как всё было, однако она и сама знает историю во всех подробностях. И хотя говорит, будто её это не трогает, я уверена в обратном. Так что приходится больно прикусить язык.
Порыв ветра приводит в движение кроны деревьев, и я обхватываю себя руками, ощущая внезапный холод. Всё остальное вдруг становится неважным.
— Мы должны возвращаться, — слабым голосом произношу я, однако Нона как будто даже не слышит и продолжает прежнюю мысль:
— Аврея уже потрудилась напомнить мне о родственниках, непринятых Солнцем, — с плохо скрываемой горечью произносит девушка. — Зря ты мне не веришь, — со вздохом говорит она. — Не только мне. Даже собственным воспоминаниям, — произносит Нона, выразительно приподняв бровь, заставляя моё тело напрячься в ожидании ужасных слов. — Разница между нами в том, — продолжает девушка, — что я хочу знать больше, а ты, наоборот, пытаешься спрятаться от воспоминаний. Моё прошлое не лучше твоего, но мне хватает смелости его помнить.
В моём горле ком, но я нахожу силы произнести:
— Ты говоришь о совершенно разных вещах. Моих родителей забрало Солнце и...
— Ты уже взрослая девушка, чтобы верить, будто Солнце способно протянуть руки и забрать людей.
Едва дышу, чувствуя, как в душе поднимается волна совершенно недопустимого, запретного гнева.
— У твоих родителей даже нет саркофага, — произношу я, проклиная себя за жестокость. — Они сбежали, словно трусы. И бросили тебя, а мои оставались со мной до самого конца.
Я ожидаю, что обидела подругу, и уже сокрушаюсь, что не смогу загладить вину, но девушка, сделав глубокий вдох, всё так же пристально на меня смотрит. В её взгляде светится снисходительность, и я не понимаю, с чем связано появление этого чувства, пока Нона не произносит очень медленно:
— Саркофага нет ни у моих, ни у твоих родителей. Однако от моих остался прах. От твоих не осталось ничего.
Сердце бьётся с такой силой, что кажется, будто стучится о рёбра.