Их щёки покрыты румянцем, а сияющие глаза широко распахнуты.
— Доброго дня и душистой фацелии! — щебечут девушки наперебой, окружая со всех сторон и едва не приплясывая на месте. — Габриэлла! — ослепительно улыбаясь, они обнимают меня, а затем кивают моей подруге: — Нона.
Пускай и мимолётно, но их приветливость тает, и в груди щемит при мысли, что Нону не принимают так, как мне хотелось бы. Но с ней хотя б здороваются. Все без исключения. И я облегчённо выдыхаю.
— Какой бесподобный оттенок! — восхищается Виола.
Она на полголовы ниже меня, поэтому приподнимает руку, чтобы едва ощутимо коснуться моих волос и начать медленно перебирать завитки.
— Капли мёда и густая карамель. Какая красота…
Другие девушки тоже останавливают взгляды на мне, и я невольно сутулюсь под таким пристальным вниманием.
— И правда, — соглашается Милена, теребя длинную, тонкую косу, уже заметно растрепавшуюся. — Тебе подходит этот оттенок.
Выбившиеся пряди обрамляют её лицо в форме сердечка.
— Адриана, у вас чем-то похожи оттенки, — замечает Виола, и Адриана — высокая и тонкая, как стебель камыша, тоже осторожно берёт несколько прядей в ладонь и осматривает их внимательно, почти придирчиво.
— Нет. У меня орехово-русые, а у Габриэллы золотистые. У неё красивее. Ближе к Солнцу.
Адриана отступает. Наши взгляды встречаются.
— Странно слышать от тебя слово «золотистый», — подшучиваю мягко и по её ответной улыбке понимаю, что она догадалась, что я имею в виду.
— Они только сейчас такие. Радужная оболочка хамелеонит из-за яркого освещения. Зайдём в тень — глаза снова станут ореховыми, едва не карими.
Тем временем Виола с неиссякаемым интересом продолжает перебирать мои волосы.
— Отдельные прядки светлее, — задумчиво говорит она. — Из-за этого и получается текстурно.
— Долго нашёптывала? — интересуется Шейла.
Чувствую, как всё внимание Ноны сосредотачивается на ней. Но моя подруга не вмешивается.
Я не успеваю ответить Шейле, потому что Виола, как и прежде, будто никого вокруг себя не замечая, спрашивает:
— Вот что нужно сделать, чтобы цвет был тёплым, довольно насыщенным, но при этом не уходил ни в охру, ни в медь?
Милена встаёт напротив неё, берёт в ладони несколько прядей, и я чувствую себя куклой-морионеткой, которую вот-вот потянут в разные стороны.
— Нужно быть Габриэллой, — бесстрастно отвечает Юния.
Её тон звучит, как у человека, который смирился с неизбежным, и удивлённые, мы все оборачиваемся к ней.
Чуть угловатую челюсть смягчают полные персиковые губы и большие красивые глаза. Несмотря на это, Юния всё равно выглядит сдержанно и даже строго, как будто говорит об Истинной молитве и медитации.
— Сколько бы мы ни пытались, Габриэллой нам не стать. Мы просто не захотим возиться с ранеными животными.
Проходит всего пару мгновений, и осознав, что Юния намеренно произнесла всё это деловым тоном, эдемки начинают смеяться, тем самым вгоняя меня в краску.
— Так что успокойся, — советует Юния, когда смех стихает, но Виола отвечает с неподдельной страстью:
— У меня розовый блонд! Не могу я успокоиться!
— Так у меня вообще пепельный! — в тон отвечает Юния, тыча пальцем на свою объёмную копну длинных, до середины спины, волос холодного оттенка.
Наблюдая за горячим, но безобидным спором, девушки снова смеются.
— Розовый — цвет заката и бутонов фацелии, которые ещё не распустились, — мечтательно замечает Милена.
— Фацелии, — соглашается Виола. — Но не фиолетовой.
Она протяжно выдыхает, задирает курносый нос к небу, а потом и вовсе запрокидывает голову со страдальческим видом.
— То, что у меня не получается нужный оттенок, даже печальнее моих пухлых щёк! — жалуется она, опуская голову и прикладывая ладони к лицу.
— Щёки — самая очаровательная твоя черта, — с умилением произносит Юния, легонько щёлкая подругу по носу, отчего та начинает судорожно его тереть, будто волнуется, что сейчас чихнёт на весь лес.
— Так что не хныкай, Виола, — добавляет Адриана шутливо. — Тем более, что с твоими артистическими этюдами мы слишком хорошо знакомы.