Теперь готово.
Я резко отбрасываю карандаш, но не замечаю, как задеваю им другие, и через несколько секунд все они с грохотом падают на пол. Приходится подбирать их, а когда я выпрямляюсь, то нечаянно ударяюсь лбом об угол стола.
Вроде и не больно.
Поднимаю голову и вижу в дверях родителей. Их лица искажены ужасом.
— Малышка!
Папа исчезает в коридоре, а мама подбегает ко мне, садится и нежно берёт за подбородок, рассматривая мой лоб.
— Ты ударилась?
Я не успеваю ответить, как в комнате появляется папа. У него в руках небольшой ящик с красным крестом по центру, и я начинаю истошно кричать, ожидая, что из него появятся ненавистные продолговатые капсулы, такие большие, что приходится опрокидывать в рот целый стакан воды, чтобы суметь сглотнуть таблетку.
— Тебе больно? — спрашивает отец, опускаясь на колени передо мной.
Я ничего не чувствую, просто не хочу снова пить те гадкие капсулы.
Пока мама что-то ищет в ящике, папа обнимает меня и просит:
— Подожди, сладкая. У тебя кровь идёт.
Отец прижимает меня к себе крепче, заставляя не шевелиться, и я перестаю плакать. Мама берёт ватку, чем-то смачивает её и прикладывает к моему лбу.
Я ожидаю боли, но не чувствую ничего.
Смотрю на маму. Её взгляд изучающе скользит по моему лицу, а потом её черты искажаются.
— Она не чувствует, — мама поворачивается к отцу, и на её глазах вдруг выступают слёзы… — Дорогой, она не чувствует боли...
Теперь уже искажается лицо папы, как будто это он ударился, а не я. Не знаю, кто эти люди и та девочка, которой я стала, но не хочу видеть их грустными — пускай они и не мои родители. Я вырываюсь из рук и бегу к столу. На мгновение замираю перед зеркалом. В отражении вижу маленькую девочку со смуглой кожей, тёмными волосами и глазами такими же удивительными, как у её мамы, — голубыми с ярко-синим узором.
Пока родители в замешательстве, я хватаю новый рисунок и возвращаюсь к ним. Отец берёт из моих рук лист бумаги, и, когда они принимаются рассматривать изображение, их брови удивлённо приподнимаются.
— Раньше ты рисовала только Солнце и Землю, — растерянно замечает мама, и я киваю. — Люди, окружённые солнечным светом, — задумчиво добавляет она и поднимает на меня голову. — Что это значит?
Я пожимаю плечами, ведь нарисовала людей, которые могут легко исцелять собственные раны и болезни, только им жизненно необходимо Солнце; я чувствую, что это так, но не нахожу слов, чтобы ответить, лишь провожу маленькими пальцами по бумаге.
Прозрачные капли падают на рисунок и размывают силуэт одного из людей. Я поднимаю голову, и вижу, что слёзы катятся по маминым щекам. Наши взгляды встречаются, и она обещает:
— Мы всегда будем с тобой.
* * *
Как любой эдем, я всегда ложилась в полночь, а бывало, даже позже, и вставала на рассвете. Этого времени оказывалось достаточно, чтобы просыпаться с ясным пониманием, кто я и где нахожусь, чтобы чувствовать себя отдохнувшей и полной сил.
Однако вот прихожу сознание, но совершенно не понимаю, где я и даже кем являюсь, ощущаю себя разбитой, потерянной и очень-очень несчастной. Время определённо идёт, только не понятно, в каком направлении. Кажется, оно стремится к прошлому…
В моём сознании мелькают обрывки видений: голубоглазая женщина, пожар, маленькая девочка, похожая на свою маму, тёмный лес, высокий мужчина, бабушка с седой косой… Моя бабушка… Мой Фрактал.
Кто я?
Габриэлла Луин.
Помню, что совершила невероятную глупость — убежала из родных мест, от Флики и авгуров и оказалась не в том месте и не в то время…
Нона была совершенно уверена, что мы видели тальпов… Возможно ли это?..
«Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия».
До сих пор не могу вспомнить, что такое «оружие», но в момент, когда на землю садилась медуза, уничтожая под собой всё, что было ещё живо в том лесу, я как никогда прежде понимала, что нужно броситься на защиту. Только вот к чему это привело? — Я встретилась с огнём, и что теперь? Я умерла? Что будет с бабушкой и Фортунатом, когда они узнают, что я погибла?!..
Пытаюсь пошевелиться, но каждая клеточка тела сжимается и истошно кричит от нестерпимой муки.
Боль.
Она повсюду. Как сам воздух, обволакивает тело, проникает внутрь, я горю — кожа, органы, само тело — целиком и полностью. Меня терзают одновременно палящий зной, разъедающий изнутри и снаружи, и мучительный холод, от которого немеют плоть и разум.