– Тяжелая форма красной лихорадки, – со вздохом произнес незнакомец, и земля словно поползла трещинами под ногами Майка.
– Скажите, что вы сможете ей помочь!
Но врач лишь развел руками.
– В моих силах облегчить страдания пациентки, но большее, увы, мне недоступно.
Слова… всего лишь слова… от которых сейчас рушился его мир. И Майку хотелось кричать от этого. Бет… но почему именно она? Почему судьба наказывает ее, а не самого Майка за все его ошибки?! В его жизни и так слишком много и чужих смертей, и собственной вины!
– Я оставлю несколько отваров. Если начнутся судороги, они помогут на некоторое время облегчить состояние девушки, – как сквозь толщу воды донеслось до него.
Майк, слишком погруженный в свои мысли, едва ли заметил, как ушел врач, и только когда одна из служанок потянулась к лекарству, он словно очнулся.
– Не нужно! Я все сделаю сам, – проговорил он, остро желая, чтобы все посторонние наконец ушли.
Возможно это последние часы, которые он еще может провести рядом с Бет, и Майк не хотел их ни с кем делить.
– Как хотите! – в голосе женщины послышалась обида, но ему сейчас не было никакого дела до ее оскорбленных чувств.
Он услышал, как за его спиной хлопнула дверь, но даже не обернулся.
Бет… вот что по истине важно! Майк смотрел в ее лицо и будто видел его впервые. Слишком неподвижное, слишком спокойное, словно на него уже наложила отпечаток сама смерть. И даже полыхающие жаром щеки не спасали положения. Нет, они казались лишь одним из признаков приближающейся агонии. А он не мог ничего сделать, чтобы ее остановить, и это бессилие казалось страшнее всего.
Рука Майка потянулась к тазику с водой. Конечно компресс здесь мало поможет, но он просто не может бездействовать.
Неожиданно за его спиной снова хлопнула дверь. Посетители… Ну и зачем ему сейчас их бесполезная жалость? И Майку захотелось, чтобы они куда-нибудь исчезли, а еще лучше растворились прямо в воздухе. Но за спиной послышались чужие шаги. Ладно, ну и кого на этот раз принесло? Сердобольную хозяйку? Везде сующую свой нос служанку? Или вновь вернулся местный врач, от которого все равно нет никакого толка? Все прочь!
Майк обернулся и вдруг понял, что не сможет выгнать этого человека в отличие от прочих, потому что он тоже имеет право попрощаться с Бет. Только вот выдержит ли это зрелище детское сердце, если взрослое разрывается на куски?
Однако Юл-чи повел себя не совсем так, как ожидал Майк.
– Чего сразу меня не позвал?! – неожиданно сердито рявкнул он.
– А что бы это изменило?
И Майк сам удивился насколько безжизненно прозвучал его голос.
– Тогда на свете стало бы на одного остолопа меньше! – раздраженно бросил мальчишка.
Да что он себе позволяет?! Сквозь боль все-таки прорвалось раздражение.
– Веди себя прилично хотя бы в такой момент! – сурово проговорил Майк.
– Ну, если ты действительно хочешь, чтобы Бет умерла, я, конечно же, вмешиваться не стану, – язвительно заметил найденыш.
– Я только хочу, чтобы она жила!
И это действительно было его самое главное желание.
– Тогда бросай это бесполезное занятие, – Юл-чи кивнул на тазик и тряпку в его руках. – Сейчас я принесу настоящее лекарство. Мой дядя всегда говорил, что ним можно поднять с того света даже лошадь, не то что какую-то девчонку.
Майк в сомнении покачал головой. Бет бы сейчас помогло не какое-то волшебное зелье от всех болезней, а лечебная капсула и консилиум настоящих врачей, но не местных лекарей с их допотопной медициной. Правда, где все это возьмешь на такой отсталой планете? Однако и препятствовать Юл-чи Майк тоже не стал, справедливо полагая, что еще сильнее ухудшить положение Бет уже невозможно. А через пятнадцать минут… готов был прибить этого глупого мальчишку.
После его «чудодейственного» средства Бет стало только хуже, и теперь вместо легкого озноба, какой обычно бывает при высокой температуре, у нее начались судороги. А Юл-чи, абсолютно не чувствуя за собой вины, еще и заявил, что это наоборот хорошо и организм так изгоняет из себя заразу. Ну что за непроходимая тупость? Даже Майк, далекий от медицины, понимал: приближается тот самый критический момент, после которого Бет шагнет за грань. И он, глядя на ее исказившееся от боли лицо и резко выгибающееся в конвульсиях тело, уже даже не мог сказать плохо это или хорошо.