Похоже, что сегодня Ольга попробует вербануть и мою вполне в свои тридцать приглядную матушку, поскольку замельтешил настырный Ольгин куратор. Коммунальная квартира встречает достаточно теплую компанию из недавних выпускников Рязанского военного противотанкового училища и цветущей Ольги. Мужики при мундирах, оба уже успели побыть комвзводами и семейными патерами. У каждого в бумажнике за обличкой по одному-два фотокиндер-сюрпризу, а к ним по одной рязанской же фотовобле, оставленной сушиться в каком-нибудь армейском гарнизоне, из которого они вырвались патриотить и интернационалить отцы сих провинциально сирых семейств.
Треть таких хлопцев за год-два возвратят социалистической Родине в цинковых гробах, порой запаянных насмерть. Бутылка шампанского дамам, бутылка водки мужикам, торт киевский, селедка исландская в винном соусе да телячий паштет из кулинарии. Цветы, хлеб, и даже не духи, а просто одеколон Красная Москва. Каждой даме. Вот и весь пристыковочный набор будущих диверсант-офицеров. И хоть сегодня всё это кажется гадким, но другого времени и других отношений у советского поколения разведенок в конце пятидесятых годов просто не было.
Офицеры представились: Степан да Василий. Мать вышла на кухню сварить картошку. А в тесной пенальной комнатке пошел снобистский разговор о великой русской литературе и её напрасно забытых гениях. Так что когда картошку внесли, то тут же выпили за Льва Николаевича Толстого, как за зеркало русской революции, после чего выпили уже за знакомство, заметив, что Татьяна и Ольга: это почти пушкинские сестры Ларины из легендарной поэмы Евгений Онегин.
Снова выпили, и тут Степан предложил продекламировать ранее запрещенные стихи Сергея Есенина. Не вполне прошедшие поэтический дискурс Есенина, женщины согласились. И тогда рыжий Степан встал, и мерно размахивая в такт вилкой с наколотым на ней кусочком исландской сельди стал патетически декламировать: Сыпь, гармоника, скука, скука, гармонист пальцы льёт волной. Пей со мной, паршивая сука, пей со мной, больно ударило по ушам Тойбочку, и она напряглась.
Русским именем Татьяна она уже научилась прикрывать свою национальную для страны Советов нестандартность, но вот чтобы так во время застолья в её собственном доме, с этим она смириться уже не смогла. Хоть ей сперва и приглянулся высокий рыжий Степан. Но Степана несло. Во время чтения он мелким бесом перебегал глазами с одной молодой женщины на другую, пока окончательно не остановил свой внутренний эстетический выбор на Ольге: Мне бы лучше вон ту, цыцастую, она глупей!, - залебезил он.
Тойбочка похолодела и почувствовала как стали собираться в трубочку презрения её ярко вишневые губы. Казалось, что вот-вот и они выстрелят из себя яд. Василий попытался одернуть приятеля, но тот уже вышел на заключительные бравурные аккорды: К вашей своре собачьей пора простыть! Не любил, не мызгал, мать твою так! – пронеслось в голове у Морячки. И она не стала дожидаться поэтического катарсиса. До - дорогая, я плачу, прости, прости, – дело так и не дошло. Пшел прочь отсюдова! Вон из моего дома! – жутко прорычала она.
Cтепан театрально прервался, лихо смахнул со стола и влил в себя рюмку водки, отбросил фасонно назад свою голову с рябинкой по периметру и тихо сказав: Простите, тут же удалился. Ловить в этот вечер в этом маленьком бабье-кирпичном пенале ему было нечего.