И вот что еще. Пачки политбюровых тянутся за дубленками, куцегрейками, манишками, чунями на кожаной подшивке, носками! И этого всего нах в Киеве нет! Как и масло-какао! Есть одно присутствие в памяти, в качестве промышленного специзделия, - китайского нафталина. Значит, всем нам в начале шестидесятых прошлого века - жопа! Мы компартийно-планово вымираем! Агония Киева. В жуть тухлые совковые лица, будь бы ты проклята побобная маята!
Но китайский ватинчик спасает! Он тайно под каждым киевским демисезонным пальтишком. С этим мы, в сукко, выжили. И вот снова сегодня с высоты девятого этажа, с самого раннего утреца - в парке напротив Биллычто на Троещине - национальный знак Беды: жёлтыйзелёный, сине-лимонно-красный. А к ним и коричневый. Китайский зонтик!
Он размеренно кружит, предупреждает, что и 2016-тый будет, увы, не последним в желто-красных тонах предательства и отчаяния. И будет очередной и, увы, не последний бой нации против курантов. Время китайских крепдешинов прошло и время ватников вышло! Оттого и будут жечь и китайские зонтики. Задрало! У нашего полиэтнического народа есть великий мировой художник Иван Марчук! Он вписан в первую сотню мировых гениев.
В галереи Триптих на Андреевском спуске мне разрешили запечатлеть его Украинскую мадонну Андреевского спуска. Я так назвал эту картину условно, поскольку впечатлился, находясь под сильнейшим эмоциональным восприятием стоящего рядом со мною гения! Но даже при общении с ним я никогда не признаю, что только этноукраинцы - соль этой земли.
Великий украинец Иван Марчук в этом со мной давно и прочно согласен. А теперь вкушайте! В ярких солнечных штрихах двойная вязкость, которая на теряется даже на цветной фотографии. Внезапно проступает не муж, но Мужнец, а никакая не дивчина. Как вам покажется такой себе очередной черный квадрат гениального квази-Малевича.
И знаете, только потомкам характерныков - и Малевичу, и Марчуку это под силу, да еще бессмертному Куинджи с его лунным светом туда же. Ходите в украинские художественные галереи. В них не законсервирована, а закодирована наша общая духовная вечность - феерическая, волшебная, неповторимая и неизвестная, прокричавшая себя Европам.
Настоящий художник медленно продвигается по жизненным капиллярам, пока вдруг не обнаруживает некие причудливые тромбы, способные мгновенно прервать всю жизненность сущего. И тогда, он как завороженный устремляется в лабиринт этой страшной воронки, непременно ища из неё выход или же глубинный Исход.
Если этого не происходит - тогда и не происходит и самого акта творчества. А посему не рассчитывай на последующий катарсис, дружок. Ты просто в очередной раз промазал - ремесленник, халтурщик, мазила. Да просто жизненный неудачник. Не то и не с тем ты творил. Да и творил ли вовсе. А может, твой удел быть просто привратником преддверия иным на пути в миры творчества.
Простым и скромным сталкером безо всякого вдохновения, которое ты даже не направлял, а ограничивался одним скорбным изволите-с. Вас с мылом или без? Разве это не мило? Войну бы только на мыло. А то мыла брусочного, собранного при совке моей матерью, незабвенной мамулэ Тойбочкой, после ее смерти хватило ещё на восемь с небольшим лет!
Кто ж тогда, в пору её похорон думал о генетической памяти. И проклятая война всё не начиналась и не начиналась. А мыло в цымус-брусках копилось и копилось: турецкое, французское, финляндское, крымское, краснодарское, николаевское. Это и было все наследие сыну с предупреждением: война непременно придет!
Сама мама умерла в тихой благостной агонии после десяти лет обширного правостороннего чернобыльского инсульта 27 января 2007 года. Я держал её за пальцы правой руки, разорванные тромбами многолетних страданий парализованного человека. Когда за ней пришел Ангел Смерти, я вздремнул и не почувствовал этого тяжкого и светного перехода.
Десять лет агонии, которые и по моей сыновней жизни прошлись танком внезапно оборвались. Она обрела прощения Всевышнего. А я ненависть. Тойбочка не была художником, но она прекрасно различала густые мрачные краски на карте мира, на карте его грядущего. Будь бы я художником, я, подобно бы Эдди Ворхлу, нарисовал бы огромный брус туалетного мыла. Но речь не обо мне, не о матери.