29 апреля 2006-2021 гг.
© Веле Штылвелд
Веле Штылвелд: Слёзы матери, чернобыльская ариозо
В пору, когда я преподавал то ли информатику, то ли окрестную жизнь киевской и чернобыльской детворе, то вся моя работа сводилась, как минимум, к двум основным направлениям: первое направление представляла из себя уроки школьной информатики со штудированием условного алгоритмического языка для учащихся девятых-одиннадцатых классов, а вот второе, куда более трансцендентное состояло из кружковой работы, когда я вёл всяческие компьютерные и около компьютерные кружки для ребят от седьмого по девятый класс. И вот этим ребятам я, скорее всего, преподавал виртуальную образность.
Сама придуманная мною система виртуального компьютеринга состояла из серии психологических тестов, графических шарад и прочей преподепческой лабуды, из которой получалось отвлечь ребят от тупого нажатия кнопок на клавиатуре: я скорее помогал им осмотреться в тогда ещё слабеньком виртуальном мире с тем, чтобы упередить их отнекой виртуальной зашеренности на завтра. И при этом я всегда заострял их внимание в том числе и на психологическом рисовании.
Методика не была моей: я брал её у японских учителей детей-хибакуси, потомков тех японцев, которые пережили ядерную бомбандировку Хиросимы и Нагасаки 6-го и 9-го августа 1945-го года. Это им я всецело благодарен за столь странное и тонкое отношением к причудам и шерховатостям окрестной жизни, потому что именнно японцы, которые вопреки традиционной национальной жестокости, приведшей к планетарной бойне в мировом океане в период Второй мировой войны, сумели сконцентрироваться на раскаянии и превратить его в национальную доктрину.
Она и привела их в конце девяностых годов прошлого века к созданию государственного институционного проекта, направленного на развитие Человека. Это японцы, рисуя образы тех событий, которые привели к ядерным взрывам на территориально небольших Японских островах, изобрели изобразительную методику, по которой предполагалось предлагать детям рисовать слёзы матери и взмахи крыльев бабочек в их первом или стрекоз в их последнем полете. Ничего в том не было личного, я только повторил их дидактический опыт.
И тут произошло чудо. Один рисунок одного чернобыльского семиклассника меня просто навсегда поразил: он нарисовал два глазных озера удивительно светлых славянских материнских глаз. Из этих святых на земле глаз сочились-капали слезы. При этом, из одного глазного Чистополь-озера сочились три маленьких совершенно прозрачных слезинки. А со второго Грознополь-озера второго материнского глаза проступали три огромных мутных слезы. Я попросил ученика объяснить мне свой столь странный рисунок.
- А здесь все просто, Аарон Моисеевич, мелкие слезы бывают у мамы тогда, корда я приношу ей свой дневник с предметними двойками, а крупные, когда я приношу ей двойки по поведению и вызов ее на всяческие разборки и педсоветы. Иногда она от этого просто рыдает. А шо поробиш, тонкая женская психика.
Да уж, как сказал как-то живущий во мне поэт: банан с птичьим глазом лопнувшей кожуры вкушает жизни миазмы без баструмы. Вот такой коленкорн для непростой будущей книги об озерных колодцах бездонных материнских глаз нашего детства. Прошло тридцать пять лет, и будь бы все так просто в реальной жизни, не стал бы я рассказывать сегодня об этом. Но позавчера мне приснилось, что в некой будущей экспедиции на поверхность Луны я вдруг попал в некое живое двухозерье.
Это были настоящие парные озерные водоемы, к которым можно было приблизится без скафандров. Туда приходили те, у кого на Земле прежде умерли матери. Здесь получалось с ними свидеться и даже поговорить. Вы тут же скажете, что это просто сон. Но я вам возражу. Сам я всячески избегал этой встречи, ограниченной по срокам давности. Не встретился в первые три дня заселения в обустроенный город-лунник, не встретишься уже никогда. Думаете, я избежал этой по своему судной встречи? Сразу скажу, нет даже после того, как пренебрег отведенными мне сроками, уже остывающие озера памяти стали догонять меня стеклорезом во снах, становясь все тревожнее и грознее.
На земле в Чернобыльское лихолетье парализованная обширнейшим чернобыльским правосторонним инсультом, мать умирала целое десятилетие. Ни чета полувыдуманному, почти иллюзорному английскому пациенту. От бессилия я орал по ночам. Упокоилась она 26 декабря 2007-го года на рассвете, тепло и цепко взяв меня за руку, словно передавая мне из рук в руки свой недовостребованный импульс жизни. Сегодня этот материнский импульс кипит во мне. С ним и живу.