Чистота - самый существенный показатель качества бриллиантов. и выражается она в бла-бла-бла. Идеальный бриллиант, без изъянов, называется бриллиантом чистой воды. А вот во времена НЭПа существовали брильянты второй воды. Их точали еврейские уличные ювелиры древнего Игупца – старого еврейского Киева - из осколков стекла молочных бутылок.
Такие брильянты мгновенно разбивались в пыль, но весь секрет состоял в их изысканности. От них было трудно отводить взор. Они болезненно бледно блестели и даже в 1941-вом году, когда спешно выброшенные из спецхранов в виде дохлых вещдоков всеведущего НКВД, они шокировали гестаповских душеприемников оголтелой советчины. Фашисты не понимали, как почти килограмм брюликов рассыпался под танковыми треками в пыль, и от досады чуть было не пристрелили фашиста-эсесмана. Жаль, что не застрелили. Тогда бы бандитский ювелир Лёвчик, незабвенный мой дядя Лёва имел бы звездочку на фюзеляже.
Сегодня эти выжившие стеклянные брильянты уже самоценны потому, что стали очаровательно хрупким вкраплением киевской старины. Они и сегодня завораживают взоры тех немногих потомком городских молочниц, которым в те далёкие годы сбывали-всучивали эти блестяшки за вполне достойные деньги.
- Мадам, только не давите мене на мозолин, под ним такие же мозоли души, как у вас булыжные мозоли на пятках. Вы знаете, мадам, вам крупно повезло! Этот камушек почти в пятнадцать карат. Вы его время от времени мойте смесью водки и уксуса, но только, гобрахт мунес, никогда не роняйте на пол. Этот камень столь нежен, что может, Боже упаси, не разбиться, а рассыпаться на алмазную пыль. А от этого у вас будут слёзы, а у меня, не приведи Господи, срок. Так вы берёте? Таки да? Тогда с вас бидон молока и килограмм грудного молозива. Только не своего. Я ж не ваш грудничек. Коровьего, естественно, а то у ювелира Бенчика туберкулез. И шоб он не выхаркнул лёгких, ему надо ежедневно не кушать, а просто таки жрать это молозиво, запивая его водкой на молоке. Хотя уже и Бенчика нет: молозиво ему помогло, а вот ГУЛАГ и Бабий Яр, скажем прямо, - не очень.
А вот брюлики. У них холодный синюшний блеск да ещё от их случайного долголетия радужность. Как на старых стекол окон из Эрмитажа. Впрочем, данная радужность такая тягучая, что еще никому толком не навредила. Да и бить-то брюлики не к чему. Мне ни к чему, и вам ни к чему. Зайдите к Моне Сайрону из Бердичева, и у него под давлением в полста атмосфер, может быть, и получите достойные каминчики почти чистой воды. Но то теперь! А тогда то были чуть ли не всамделешние сапфиры от бабушки Фиры.
Апрель 2016-21 гг.
© Веле Штылвелд
Веле Штылвелд: Неудавшаяся вербовка
Секретный пакет из райкома партии привезли в партком на рассвете. Парторг вызвал директора трехтысячного бабьего предприятия в свой полуподвально-сундучный резной кабинет с декором из настоящего орехового дерева, который вальяжировал незатейливой росписью по стенам и не боялся ни грибка, ни безыскусных карпатских резчиков.
К двенадцати утра было собрано внеочередное партсобрание, на которое пришли все: от цеховых мастеров до кадровых работниц и грузчиков с партийным стажем не менее года. Кандидатов в члены партии и тех, кто пребывал в рядах оной менее года на закрытое собрание решили не приглашать, просто кратко проинформировать по итогам обсуждения закрытого письма ЦК к первичным, районным, областным, краевым и республиканским парторганизациям.
Многие ветераны плакали. Говорили о замученных в лагерях, о схлопотавших сталинские десятки, и прошедших через ревтрибунальные тройки: прокурор-судья-обвиняемый. Пережившие последнее двадцатилетие чисток ревели рёвмя, но им было велено собираться домой и приходить только завтра. Каждому третьему из пришедших таким образом завтра предложили положить партбилеты на стол, за саботаж производственного вчера. Намечался новый перегиб, который в конце концов, исторически назвали хрущевским волюнтаризмом. 600 тысяч вчерашних рядовых членов партии было вычислено и отчислено из партийных рядов за нестойкость партийного духа.
Морячка Тойба плохо принимала во всем этом участие. Она принимала смену. Отгрузка искусственных шуб для тружеников страны выглядела примерно так. Сначала все шубы, сошедшие с конвейера, отпаривались и сортировались по размерам и цветности, затем мать шла в машиносчетную станцию, где на немецких счетных Аскотах и Роботронах механической допотопности поярлычно списывался на каждую шубейку фактически использованный материал и трудозатраты, затем вдруг оказывалось, что материала в цеху изрезано уйма, и главный инженер не подписывал морячке накладную. И она возвращалась в цех ругаться с конвейерными мастерами и мотористками.