— Осенью хочу всё-таки пойти в вечернюю школу.
Илма с минуту помолчала.
— Осень ведь ещё далеко, — уклончиво ответила она.
Наконец небеса разверзлись с оглушительным треском и хлынули потоки дождя. По двору побежали маленькие ручейки.
Они обе вбежали в кухню.
Гундега ещё немного задержалась в дверях, прислушиваясь к шуму и грохоту, доносившемуся снаружи.
— Ах, тётя, как красиво! — воскликнула она, словно опьянев от буйной игры молний в ночной тьме, и счастливо засмеялась. — Мне даже кажется…
— Гунит!
Она оглянулась.
— Закрывай-ка дверь. Такая гроза, ещё убьёт!
Не в силах сразу отвести глаза от величественной картины, Гундега помедлила; когда она стала подниматься по лестнице, Илма остановила её:
— Погоди! Раз уж так вышло, что ты не спишь, нам следовало бы до конца поговорить об одном деле.
Илма замолчала, собираясь с мыслями или подыскивая слова.
— Видишь ли, я хотела поговорить о твоей земле…
Гундега подумала, что ослышалась.
— Но у меня нет никакой земли.
— В том-то и загвоздка, что нет. А каждому колхознику полагается приусадебный участок, корова, свинья, две овцы, телёнок…
Гундега рассмеялась.
— Ой, тётя, что я стану делать с землёй и скотиной? Я хочу учиться!
В смехе Гундеги Илма усмотрела легкомыслие и совершенно непонятную беспечность, поэтому сказала с осуждением:
— Надо же тебе что-нибудь есть.
— Но ведь я зарабатываю! Правда, картофель, что мне тогда привезли из колхоза за день толоки, конечно, давно съеден. Но у меня теперь копятся трудодни. В прошлом году пришлось по восемь пятьдесят на трудодень, и в этом году, говорят, будет не меньше.
— Но если мы, к примеру, захотим купить хороший телевизор. Я уже справлялась в Дерумах — "Темп" или даже "Рубин", а?
— У Олги тоже есть телевизор, — заметила Гундега.
Илма взглянула на неё с лёгкой усмешкой.
— Не век же напрашиваться к Матисоне. Надо и самим купить.
— Но у меня нет времени обрабатывать эту землю.
Илма рассмеялась, точно весёлой шутке.
— Ты рассуждаешь так, будто тебе самой придётся впрягаться в плуг. Всё останется по-прежнему, как было при Фредисе. У нас лишняя корова, та самая Бруналя, которая записана на имя Фредиса.
Гундега непонимающе подняла ясные детские глаза.
— Разве Фредису ничего не принадлежало?
— То, что ему принадлежало, он унёс с собой, — жёстко и, как показалось Гундеге, даже насмешливо сказала Илма.
Именно эта насмешка вызвала в Гундеге протест. Она вдруг вспомнила потёртый чемоданчик Фредиса, ветхое бельё, выпавшее из него. Состояние Фредиса, награда за то, что работал в Межакактах всю жизнь…
— Да, Гунит, — продолжала Илма, не подозревая о думах девушки, — проси бывший участок Фредиса. Там хорошо родится картофель. Глядишь, каждую осень пур [13] пятнадцать продадим. В прошлом месяце, правда, этот участок перепахали тракторным плугом. Но ты не говори об этом Эньгевиру, когда пойдёшь к нему. Это ещё лучше — самим пахать не нужно. Гундега, милая, пойми, каждый день на счету. Колхоз собирается сеять там сахарную свёклу. Как только Эньгевир скажет "да", мы в тот же день посадим там картофель. Пока они спохватятся, что участок вспахан трактором, наш картофель уже будет посажен и никто его не выбросит. Тебя вчера приняли в колхоз, теперь ты полноправная колхозница и земля тебе полагается по закону…
Гундега сидела перед Илмой с видом послушной школьницы, положив руки на стол, и смотрела на тётку. Взгляд её был пристальным, внимательным, только выражение глаз всё время менялось.
Илма увлеклась, она слушала себя, как птица слушает своё пение, опьяняясь им.
— И вы меня только поэтому послали? — неожиданно спросила Гундега, не спуская глаз с Илмы.
Слова эти, произнесённые сиплым, точно простуженным голосом, мгновенно отрезвили Илму.
"О боже, неужели я опять что-то лишнее сказала?"
— Куда послала?
— На колхозную работу, на ферму…
— Но… но ты же понимаешь, если у нас лишняя корова… и каждую осень пятнадцать пур…
И вдруг совсем неожиданно Гундега закрыла руками лицо.
Илма, подойдя к ней, ласково пыталась отнять её руки от лица. Но напрасно.
— Гунит, милая, что с тобой?
— О, как мне теперь стыдно! — воскликнула Гундега, горестно качая головой.
Наконец она подняла глаза.
— И я послушалась вас, я несколько раз спрашивала, когда меня примут в колхоз! Я не знала… Все остальные, конечно, знали, для чего это делается, только не я. И мне теперь стыдно. Я ничего не хочу — ни земли, ни богатства, хочу жить!