— Вы… теряли? — ресницы Гундеги дрогнули.
— Теряла.
— И вам в самом деле не одиноко? — недоверчиво переспросила девушка. — Нас в Межакактах три, да ещё Фредис, но…
Она испугалась: вдруг Олга подумает, что она жалуется, — и замолчала. Да она и не знала, как сказать о том, что она чувствует. В Межакактах царило согласие, ей никогда не приходилось слышать дурного слова. Просто после приедиенского шума ей там казалось слишком тихо.
— Я ещё, наверно, не привыкла, — извиняющимся тоном сказала Гундега. — Смотрите, уже везут обед! — поспешно прибавила она, кивнув головой на свернувшую с дороги подводу.
Немного спустя к ним подошла с миской в руках Жанна и тоже присела. Поболтав ложкой варево, она выразительно вздохнула:
— Гороховый суп.
— И никакой романтики!.. — добродушно посмеивалась Матисоне.
— Не смейтесь надо мной. Просто я никогда не любила горох.
— Ничего другого сегодня нет.
Помешав суп ещё, Жанна принялась за еду.
— Когда я бываю голодна, я начинаю представлять, что бы я приготовила на обед, если бы умела. Вы не можете себе представить, какая замечательная хозяйка моя мама. А у меня — абсолютно никакого таланта. Однажды я купила в магазине мяса и надумала приготовить себе и Арчибалду бифштекс…
Гундега поняла, что это, вероятно, брат Жанны, к которому она приехала сюда, в Нориеши.
— Уж на что Арчибалд нетребователен в еде, но и он после обеда ворчал.
Гундега ждала, что Матисоне побранит Жанну или посочувствует ей, но та лишь посмеивалась про себя.
— Знаете что, Жанна, мы вас поставим поваром. Вот тогда вы скоро научитесь готовить.
— А раньше вы все заработаете катар желудка… Не знаю, почему мать вообразила, что мне никогда не придётся стряпать и я всегда буду приходить к накрытому столу. Меня всегда выгоняли из кухни, зато учили играть на пианино и отдали в балетное училище. Не вышло из меня ни пианистки, ни балерины. Когда мне было десять лет, я надумала сделать по дворе карусель из старых досок.
Отставив в сторону миску, она закатала рукав и показала глубокий рубец на руке.
— Видите? Ножом. Карусель строила.
Гундега поражалась, как просто, естественно рассказывала обо всём Жанна. Безжалостно, не рисуясь, как бы удивляясь себе: «Я сама не разберусь, что я за человек!»
— Во дворе я была самой маленькой, а считалась чуть ли не вожаком всех ребят. Вначале мальчишки дразнили меня «маменькиной дочкой» и гнали прочь, но я заупрямилась и похвастала, что спущусь по верёвке из окна нашей квартиры на третьем этаже, и спросила, кто ещё на это способен. Никто не решился…
Гундега покачала головой. Жанна удивилась:
— А что тут особенного? Мальчишки раздобыли длинную крепкую верёвку, я уже к тому времени проклинала всё на свете, в том числе и себя за то, что решилась на такое. Даже дрожь в ногах появилась, но отступать было уже нельзя. Спустилась я через окно уборной, пока мама в комнате — как сейчас помню — играла венгерскую рапсодию Листа. Ничего не скажешь — подходящий аккомпанемент. Авторитет мой сразу вырос так, что только держись!
Она помолчала, потом серьёзно добавила:
— К чему всё это? Теперь двое из тех мальчиков, которыми я верховодила, учатся: один в мореходном училище — сейчас проходит практику на паруснике «Товарищ», другой в вузе, шлёт сейчас с целины корреспонденции в «Падомью Яунатне» [10]. А я… я в грязи копаю картофель. Поссорилась с отцом, с мамой — взяла и приехала.
— Жалеете? — спросила Матисоне.
— Нет, дело не в том. Только хотелось бы чего-то большого, захватывающего, чтобы кружилась голова. Героического, романтики! Я, наверно, опоздала родиться. Революция свершилась, война кончилась. Завидую даже своей тёзке Жанне Д’Арк — смейтесь, если хотите, — у неё по крайней мере была возможность совершить героический поступок. Завидую Зое Космодемьянской, Лизе Чайкиной, Марине Расковой… А сейчас? Землетрясений у нас не бывает, даже настоящих наводнений нет, иностранных шпионов тоже не видно. Только и знай каждое утро — иди копай картофель, иди убирай свёклу! Вы, товарищ Матисоне, приглашали меня ухаживать за свиньями. Не пойду. Там тоже не лучше. Свиньи утром и свиньи вечером. Пригласите меня в другое место, где я могу сложить свою рыжую буйную голову. Скажите, что где-то тонет человек…
Матисоне, резко повернувшись, прервала Жанну на полуслове:
— Вы хорошо плаваете?
Жанна смешалась.
— Честно говоря, не очень.
— Видите, какая вы!
— Ну какая? — задорно спросила Жанна. — Плохая? Если плохая — ругайте!