…С берега ветер донес гневные вопли: мокрый, продрогший «разбойник» наконец-то одолел крутой склон и присоединился к своим товарищам. У него кишка была тонка выместить клокочущую в груди обиду в честном бою, потому он вложил ее во все ругательные слова, которые знал, и прокричал их как можно громче в направлении своего недруга.
Макс на это лишь хищно улыбнулся и бодренько проорал в ответ какое-то древнее северянское ругательство, предварив его веселым разбойничьим свистом.
Принесенные из мира-первоисточника миродержцами, эти слова, широко известные на Севере, здесь произвели неожиданный эффект: на берегу замолчали и недоуменно переглянулись… Макс еще долго хохотал над этими незадачливыми парнями; должно быть, они решили, что над мостом прозвучало невиданной силы проклятие. «Провинциалы… — снисходительно произнес Максимилиан. — Вот в Столице так ругается каждый второй».
Эдна промолчала. Ей было до слез жаль тонкой, едва различимой душевной мелодии, прерванной криками и хохотом… Как пугливый и несмелый звереныш, она еще очень не скоро покажется вновь…
«Ты бесстрашен в бою, мой Милиан. Ты готов согреть меня теплом своего тела, когда я дрожу от ночного холода. Но отчего-то теплом своей души ты не хочешь меня согреть. Боишься…»
Два месяца извилистого пути… И вот уже по левую руку темнеют вдали невысокие горы Кулдаганского Кольца. Они далеко. За рекой Бигмой, за множеством миль ровного зеленого пространства. А по правую руку высятся лесистые холмы, поросшие молодым светлым драконником. Только ближе к Дикой Ничейной Земле он начнет перемежаться с драконником черным, и лес этот станет зваться Лесом Грор…
Скоро, совсем скоро впереди должен был зашелестеть полосатый карламан, отмечающий границу стабильного Юга. Этого дня ждали с нетерпением, и не сегодня-завтра он должен был наступить…
…Утро было как утро… только легкая, невесомая туманная дымка спустилась в долину с холмов. Ее едва хватало, чтобы застить горизонт, но отчего-то хватило с лихвой, чтобы испортить настроение Максимилиану…
Он был хмур с момента пробуждения. Весь в своих мыслях, на вопросы Эдны Макс отвечал нехотя, односложно и часто невпопад. А ведь еще вчера он был весел и до самой истинной ночи рассказывал ей что-то из истории раннего Юга, стихи читал… Теперь же, похоже, должен был выдаться тяжелый день, ибо Максимилиан выглядел мрачнее напитанной дождем тучи.
Час, другой, третий… Эдна шла позади Макса в печальном молчании. Казалось, тот вовсе ее не замечает. Но, когда она попробовала отстать, чтобы проверить, так ли это, Макс остановился и подождал ее.
Надеясь что-то спросить, Эдна заглянула ему в лицо… лучше бы она не делала этого!.. Взгляд Максимилиана был страшен… Глаза почернели: это расширились, как от испуга, зрачки, начисто вытеснив естественный карий цвет радужек. Неподвижны, глубоки и холодны были эти глаза. И было в них что-то, что заставило Эдну трястись мелкой дрожью, словно в ожидании чего-то жуткого.
Видимо, из-за этого она так испугалась случайного путника, догнавшего их на дороге…
Как-то незаметно вынырнул из подступающего тумана этот путник. В линялом сером плаще с огромным капюшоном. В мягких кожаных сапогах. При настоящем боевом посохе…
Незнакомец решительно загородил Максу дорогу.
— Что тебе нужно? — сурово осведомился у него Максимилиан. Голос его похрипывал от туманной сырости.
— Ты мне нужен! — храбро, почти торжественно выпалил незнакомец. Судя по голосу, он был молод, но явно старше Макса. — Я искал тебя долго. И теперь я хочу сразиться с тобой. Как мастер с мастером. Здесь и сейчас! — в знак твердости своих намерений он откинул капюшон…
Золотисто-рыжий, с короткими шелково блестящими усиками и едва намечающейся бородой… он был действительно очень молод. Не больше двадцати пяти лет. И не было в этом человеке ничего темного. Напротив, он так и лучился светом, словно данный момент — для него момент истины, пик всей жизни…
— Нападай… — равнодушно сказал ему Максимилиан.
Сердце у Эдны упало… Она помнила темный, холодный взгляд своего спутника, и ей казалось, что он просто убьет сейчас этого безрассудного рыжего парня… убьет холодно и цинично, под стать равнодушию, прозвучавшему только что в его голосе.