— Благодарю тебя, ученик! — горячо произнес он, принимая меч-посох. И добавил с виноватой улыбкой: — Мне нечего дать тебе взамен, кроме моей донгоровой палки…
— Ты уже и так дал очень много, — возразил Нирк. — Ты учил меня и моих сестер, и учеба эта бесценна. А посох, помнящий твои руки, я приму как высший дар. Я передам его своим детям, а те своим… Мы будем всегда помнить великого мастера и его дела…
Макс грустно усмехнулся последнему слову. О да, эхо его дел, возможно, дойдет и к порогу этого доброго дома. Что тогда будет думать о нем его случайный ученик…
— Храни вас Небо, — тихо проронил Максимилиан, бросая последний взгляд в сторону дома Мисалей. Дрожала, подсвеченная пламенем рассвета, вода в рукотворном пруду. И печальные хозяева стояли на пороге, глядя вслед уходящим…
— …Дом опустел без них… — грустно сказала Алини, опускаясь на скамейку.
Тикка и Юлана сели рядом. Один лишь Нирк стоял неподвижно, словно каменный страж, прижав к груди донгоровый посох и закрытый конверт с посланием. Глаза его так и горели; сложно представить, что творилось в душе и мыслях Нирка Мисаля, когда он смотрел, как уходит тот, кто мог бы стать его учителем. Тем самым учителем, о котором он мечтал с детства…
Сестры переглянулись и с сочувствием посмотрели на брата. Конечно, бедняга не успокоится до самого вечера, пока не вскроет таинственный конверт…
Моему доброму другу Нирку Мисалю, с пожеланиями всех благ и счастья.
Я не прощаюсь. Я говорю до свидания. Мы еще встретимся с тобой.
Утром Алини, Тикка и Юлана увидели своего брата совершенно другим. Казалось, в его душе произошло что-то чудесное. Он был светел, как солнечный день, и глаза его излучали невидимое простым взглядом, но ощутимое чуткой душой сияние. Он понял, нашел наконец то, чего ему всю жизнь так не хватало; преобразился… и теперь, с трудом подбирая словесное описание пережитому, пытался рассказать о нем сестрам. Они слушали, но ни единым словом, ни единым жестом не выдали того, что им знакомы эти слова: ведь то же самое они втолковывали брату много лет, пока он скитался от одного мастера к другому и искал свой абсолют… но тогда он был слеп и не слушал. И тем более велик учитель Макс, что сумел открыть ему глаза…
Глава двадцать пятая. Любимая суббота
Я слеп. Когда погиб мой единственный сын, слезы горя иссушили мои глаза, но, благодаря милости Высокого Неба, открыто мне было иное зрение.
И видел я, как пришел туман с моря и разверзся, оставив на земле темное дитя. Видел я, что дитя это не плачет. Видел я мертвенный холод в детских глазах его. И накрыла его драконья тень. И дракон тот понес весть своим собратьям во все концы мира, и приняли они облик человеческий, скрыв под мягкой кожей свою изумрудную чешую.
А потом видел я конец света, когда треснул мир на две половины, и тьма затопила его. Бессильны были великие миродержцы, и темное дитя взирало на них сквозь пелену тумана равнодушия.
И изрек я братьям и сестрам моим: «Придет темное дитя, чтобы разрушить обитаемый мир, и изумрудные драконы, в облике людей ходящие по этой земле, помогут ему» и велел разнести эту весть во все концы населенного людьми Омниса, дабы обрушились люди на изумрудных приспешников тьмы и остановили всеобщий крах. Слышащий да услышит мой вопиющий глас.