Коротким движением смахнув с клинка бурую кровь баргестов, человечек лишь хрипло рассмеялся в ответ. В этом смехе не было ничего веселого. Он призван был выражать крайнюю степень презрения. И отвагу. Настоящий Марнс всегда смеется своим врагам в лицо!
Волевое давление исчезло в тот же миг: веталы поняли, кто стоит перед ними. Вряд ли дети тьмы ненавидят что-либо больше, чем Марнадраккар — эту занозу в теле Дикой Ничейной Земли.
Коста почувствовал их ненависть; она заполняла все пространство вокруг, как прибывающая вода.
Сорвавшись с места, веталы бросились в атаку…
…Память отказывалась помнить все, что было дальше. Такой сберегающий механизм есть у любого человека; и если он ломается, человек сходит с ума.
Как ни старался Коста припомнить что-нибудь, в памяти всплывали лишь какие-то отдельные моменты… Лязгающие зубы… пальцы, впивающиеся в тело стальной хваткой и разрывающие его безо всяких когтей… предсмертные крики веталов…
Младший Оллардиан сел и попытался вдохнуть полной грудью. Не вышло. Либо он серьезно ранен, либо какая-то тварь еще жива. Он огляделся. Шесть баргестов и шесть веталов не подавали признаков жизни. Но откашляться не получалось… О Небеса! Неужели еще кто-то шатается рядом?!.
Коста нащупал рукоять меча. Клинок цел. Это хорошо.
Затем воин осмотрел свои раны. Их оказалось много. Даже слишком много. Одежда вся в крови… И вряд ли удастся сейчас подняться на ноги.
Сняв с пояса фляжку с походной настойкой, Коста вылил немного прямо на пропитанную кровью штанину: если повезет, отек спадет немного и можно будет встать. Полил он и другие раны, а остаток настойки выпил. Она обожгла горло и живительным теплом растеклась по всему телу. Оставалось ждать, пока она подействует. И потихоньку уходить отсюда.
А ждать было тяжело. Припекало по-летнему жаркое солнце. На запах крови слетелось множество мух, отгонять которых не было сил. Боль дергалась в каждой ране созвучно хриплому дыханию, терзавшему грудь: удушье и не думало отступать…
Дрекавак созерцал картину разрушения, учиненного юным марнадраккарцем, — в том, откуда мальчишка родом, сомневаться теперь не приходилось. Даже сейчас, раненый, задыхающийся и смертельно уставший, он выглядел опасным.
Конечно, ни один человек или даже ветал не оценил бы Косту так высоко, особенно сейчас. Но зрение дрекаваков устроено иначе, и они куда меньшее значение придают телесной оболочке. Волевая сущность значит для них куда больше. Любой, взглянувший на младшего Оллардиана глазами дрекавака, увидел бы могучего воина с тяжелым взглядом, несущего боль и смерть, с которым не стоит вступать в битву до поры, до времени… пока он не будет ослаблен и ранен…
Существо, похожее на черного ангела, выступило из-за вековых деревьев, больше не собираясь прятаться. Коста поднял на него измученный взгляд.
— Ты… — только и произнес он.
Тогда дрекавак закричал… Этот крик не предназначен для ушей. Но его услышал бы и глухой: крик дрекавака раздается в самой душе и призван выжечь человека изнутри, обратив в пламя воду, которой напитана живая плоть…
Коста сопротивлялся долго, из последних сил. Он даже сумел подняться и пройти несколько шагов до дрекавака. Но взмахнуть клинком не успел…
В какой-то момент силы его иссякли; волевой барьер поддался… и — мальчишка вспыхнул изнутри, как факел…
Когда утихла боль, наступила тьма, едва разбавленная усталыми детскими сновидениями. Он проснулся и заморгал… Кругом расстилались холмистые луга, как мохнатое скомканное одеяло; чуть поодаль ветер пускал волны по зарослям полосатого карламана. Светило солнце… Стремительно забывая себя, он вновь погрузился в сон…
Глава четырнадцатая. Избранник
«Как часто бывает, что судьбой оказывается отмечен самый маленький и слабый!»
Прекрасный зеленый мир, по-весеннему яркий и свежий, был залит золотым солнечным светом. Небо в столь ясный день казалось очень высоким; по нему неспешно плыли пушистые белые облака. Над юными цветами порхали большущие пестрокрылые бабочки. В обе стороны, на сколько хватало взгляда, убегали пестрые заросли карламана… В такой мирной обстановке легко оставить позади все тревоги, особенно если ты очень устал, а изменить уже ничего не можешь…
Амбасиаты побросали рюкзаки и дремали прямо на траве; она теперь казалась мягче любой постели. Джармин и вовсе спал, свернувшись калачиком. Он давно уже легко засыпал где угодно, как бродячий котенок.