Но к добру тянется любая душа, и если сознание фанатично и злобно, то рано или поздно человек начинает мучиться от этого противоречия. Ему становится невыносимо тяжело самому с собой. Так и чувствовал себя Ирин, пока порошок не притупил остроту всех переживаний. Вряд ли он ясно сознавал, что его мучило, но туманному равнодушному покою был рад и занял себя тем, что оглядывал окружающие отряд заросли, держа лук наготове.
На лес, вновь принявший в свои объятия маленький, к тому же изрядно поредевший отряд амбасиатов, спустилась невероятно красивая, бархатная ночь. Так и хотелось подняться в чистую высь, к звездным россыпям, луне и облакам — туда, где ни одна беда не коснется тебя…
Прислонившись к шершавому стволу кряжистого драконника, Джуэл смотрел, как мерцают звезды сквозь жидкую, прореженную старостью крону. Порой мягкие иглы падали ему на лицо… Было больно. Боль присутствовала всегда — как фон; а при любом движении пронизывала все тело…
Подошел Мараскаран. Видно было, как лекарь бережет свою раненую руку. Здоровой рукой он поднес Джуэлу порошка равнодушия.
— Мерзкий порошок… — горько произнес Джуэл. — Что делает с человеком… Даже не верится, что вчера я спокойно отпустил мальчишку на смерть. Оставил его на съедение темным тварям… Равнодушие… — он поморщился от боли. — …равнодушие — это страшная штука…
— Я знаю, — кивнул Бала. Судя по голосу, ему и порошок уже был не нужен.
— Не поддавайся… унынию… — Джуэл закрыл глаза. — Не сдавайся… Мы пройдем…
— Тебе не следует так много говорить, Джуэл, — грустно улыбнулся Бала. — Отдыхай. Ты сильный. И травы тоже сделают свое дело: завтра будет легче. Послезавтра — еще легче. Отдыхай…
Долгой же была эта красивая, обманчиво спокойная ночь!.. Дежурили по очереди. И прислушивались к хриплому дыханию уже не Косты, а Джармина. Ничего опасного не происходило. Лес жил своей жизнью и не трогал чужаков. Где-то рядом рыскали ночные хищники, то и дело сверкая во тьме глазами, но они не были столь голодны, чтобы трогать людей: зачем кидаться на меч, когда рядом бродят безрогие олени и скачут мягкие пухляки?
Дети тьмы — хищники иного толка — не появлялись.
…Милиан дежурил предпоследним. Под утро его сменил Бала. Лекарь выглядел неважно; его трясло, а уж жаром в прохладном воздухе от него веяло на расстоянии. Тяжело же ему давалась его рана… Заново перевязав руку и отхлебнув походной настойки, Бала отправил Милиана спать.
Уснул Ворон сразу же. Крепко и без сновидений, как всегда спят напереживавшиеся дети, полностью отключаясь от мира, проявившего себя безжалостным и страшным. Во сне он успел забыть, где он и кто он, потому, проснувшись, почувствовал, как в равнодушном тумане, окутывавшем его разум, шевельнулась тень горького разочарования: ничего ему не приснилось, все было так…
Бала сидел возле Джуэла. У островитянина был острый слух: он обернулся, едва услышав шорох травы, которую Милиан потревожил, поднимаясь.
— Разбуди всех… — холодно произнес он. — Джуэл умер…
…Джуэл Хак выглядел спящим. Лицо его было бледно и спокойно. Наверное, он и не заметил, как его сон плавно перешел в смерть.
— Этого не может быть… — сокрушенно говорил Бала. — Рана была не смертельной. Крови он потерял не много. Заражение я предотвратил… Почему?!.
На этот вопрос некому было ответить. Даже Джармин промолчал.
Все смотрели на Джуэла и не верили своим глазам. И каждый о чем-то сожалел. Милиан вспоминал первую встречу, когда файзул показался ему жестоким деспотом. Все, что произошло потом, либо смягчало, либо усиливало это впечатление… Только сейчас Милиан понял, что потерял друга. Друга, отдавшего свою жизнь за него и остальных. И ему стало больно, и сердце глухо и мучительно билось в груди…
Словно проникнувшись истинным — не навеянным порошком — равнодушием, как Бала, Ворон не стал сдерживать эмоций. Горе поглотило его. И чувство вины теперь раскрывало серые крылья над каждым воспоминанием о Джуэле. И о тех, кто ушел до него…
— …Он не мог умереть… — вновь повторил Бала. — Почему?..
Вначале Ирин, а потом и все остальные вспомнили о горящем обсидиане и остановили взгляды на нем. Внутренний огонь все так же тлел внутри черного стекла, но уже не мерцал, как должен мерцать на груди у живого человека. Камень словно затаился. Выжидал…