Сейчас я лежал, осознавая, в какую каверзу я чуть было не попал. Смерти я, правда, не боялся и сейчас, и даже полного схождения с ума, но боялся попасть в какое-нибудь состояние сознания, при котором бы полусойдя с ума, находился бы в состоянии самопроизвольного причинения себе боли при не отк люченном от нее сознании.
Мысль уходила все дальше и дальше в себя. Тут я обратил внимание на то, чем занимается мое подсознание. Уже три месяца со дня зарождения во мне книги, я облекал каждый свой маломальски интересный мне шаг или открытие в конечную форму изложе ния на бумаге. Это было и смыслом жизни и спасением от той духовной пустоты, которую окружающие мне никак не могли заполнить: ничьи знания мне практически не были нужны, а душевность в общении часто обрывалась или непониманием мотивов моих побуждений - говоримого мной, или моей, иногда проявлявшейся моей неуверенностью в себе в простом общении.
Сочетания фраз в глубине левого полушария сливались, рождая образ, подсознательно оценивамый сознанием. Правое полушарие теперь иногда включалось в мышление. И все чаще и чаще. Я начал успокаивать подсознание левого полушария. Но едва я тронул вниманием пленку, на которой рисовались образы, как она стала распадаться. Ее части, похожие на живую массу, шевельнувшись, пытались было придвинуться к центру, чтобы соединить несомые ими части образа в целую картину. Но, едва шевельнувшись, они опадали. Я не прилагал усилий им помочь. Мне оставалось лишь лежать и смотреть на этот процесс затухания мысли.
И тут я вспомнил Шри Раджниша. Ему был задан вопрос: "Происходит ли выход за пределы с раскрытием сахасрары (седьмой чакры, находящейся на макушке организма, что означает ее полное энергетическое раскрытие)?"
"Нет, выход за пределы это больше, чем раскрытие сахасрары. Понятие просветления имеет двойной смысл. Вопервых, это постижение умирающим умом (прекращающимся умом, умом, идущим к смерти, умом, дошедшим до предела, до последней своей возможности) просветления. Появляется граница, и ум не идет дальше этого. Ум знает, что он кончается, и он знает, что с этим концом приходит конец страданию. Этот ум знает также конец раздельности, конец существовавшего до сих пор конфликта. Все это кончается, и ум постигает это, как просветление. Так что это - просветление, постигаемое умом. Когда ум исчез, наступает настоящее просветление. Вы переступили пределы, но вы не можете ничего говорить об этом, вы не можете ничего об этом сказать. Вот почему Лао-цзы говорит: "То, что может быть сказано, не может быть истинным". Истина не может быть высказана. Можно только сказать это, и только это будет истинным. Говорящий не знает, знающий не говорит.
И это последнее утверждение ума. Последнее утверждение имеет смысл, глубокий смысл, но оно еще не трансцендентно. Этот смысл есть все еще ограничение ума. Он все еще умственный, он все еще понимает умом. Это подобно пламени, пламени лампы, готовому погаснуть. Темнота опускается, темнота наступает, она окружает пламя. А пламя умирает, оно подошло к концу своего существования. Оно говорит: "Теперь - темнота", и уходит из бытия. Теперь темнота стала полной и совершенной. Но последнее утверждение
то время как ни они меня, ни я их убивать не хотели. Было разве что только неприятие и непонимание друг друга друг в друге.
Сейчас, когда я начал разбираться в причинах, побуждающих меня к действиям или недеянию, я начал чувствовать себя флюгером в межродственных отношениях. В своем отношении к тем людям, точнее, между ними, чьи эгрегоры я носил в поле вокруг моей головы. При этом мое личное отношение роли как будто не играло.
Один наш родственник, не подумав, обидел матушку. У меня ним были хорошие отношения. Более того, я постоянно чувствовал себя обязанным за его отношение ко мне. Обязанным почеловечески. Но с днем рождения поздравить его я не мог. Меня словно держала какая-то сила, преодолей я которую, я начал бы чувствовать себя плохо. Поздравлять нужно было почтой, так как родственник жил в другом городе.
Не имели значения и расстояния. Я также не мог поздравить жену одного моего близкого человека после их ссоры. К ней я был настроен весьма определенно за ее отношение к этому человеку, несмотря ни на то, что лично к ней я никаких отталкивающих чувств не испытывал. И даже напротив. Я знал, что и ко мне она относится хорошо. Более того, их ссора всколыхнула во мне причиненные ею мне давние обиды. К ней я был настроен также категорично и поздравлять ее не хотел, несмотря на то, что знал что надо, и что она обидится. Весь угол левого полушария был стянут категоричным настроением к ней, несущим силу и "правду", проливая на прошлое "свет".
Причина в этом моем проявлении была и еще одна. Постоянная потеря своего "я" делала меня безликим, о чем я переживал. А это восстановление мной справедливости в глазах людей и обеливало, и этого человека и меня показывало умным. Я говорил умные вещи, проявляя при этом эго того человека.
Я отправил его жене открытку с поздравлением и сообщением о том, что подарок выслан. Но я его так и не смог пересилить себя выслать. Зато на следующий год я выслал 2 подарка.
Боль после общения была такой нестерпимой, что я решил для возвращения назад всех несправедливостей прибегнуть к своему старому проверенному способу - запискам. Иначе вернуть все то, что бессовестно, часто открыто смеясь в глаза, мне навешивали на душу, я просто не мог. Отношение же ко мне не менялось.
1. За отношение к вам моего отца отвечаете вы, а не я.
2. Если я и говорил, как не принято у вас, то только пото му, что у нас принято принимать человека всерьез, а не фамиль ярничать с ним, как это делаете вы.
1. Я не обижаюсь, я действую.
2. У вас не просто, а запросто (это к проявленному вами отношению к нашей семье).
3. А что Света живет на Шевченко - я знаю.
Как ни странно, но отношения наладились, так как ко мне стали относиться серьезно.
Одному парню, которому я не мог простить его поступок, в разрешение которого мне пришлось вмешаться, и за унижения меня, длящиеся все лето на фоне этого вмешивания, при его непонима нии, что это может закончиться для него плачевно и для разрешения всего этого, что самопроизвольно не обещало закончиться, я написал письмо. Перед этим произошел разговор с его другом, с кем у нас были в какой-то мере сопернические отношения из-за разной жизненной позиции, и он мне прочитал нотацию, что перевоспитывать таких как наш общий товарищ -мое дело.Его же дело, если судить по его поступкам -спаивать этого парня.
Это письмо, я отвез и вставил нашему общему знакомому в дверь. "Васе (по назидательной просьбе Вовы, после его бессловесного признания в собственном воспитательском бессилии, возникшем на почве бытового алкоголизма).
Васенька, нехорошо:
- нехорошо, мальчик мой, кровью жены, оставшейся от волока последней, мазать стены и пол подъезда. Тем более нехорошо это было делать, лишь подозревая ее в том же, откуда пришел сам;
- чревато неприятными последствиями не все рассказывать друзьям и быть таким семьянином, чтобы они были вынуждены всем парням говорить, что ты болен трипером;
- неэтично и некрасиво, сынок, кривляя лицом и душой на 10 лет старшего товарища поздравлять с днем рождения, когда он не просит ни о том, ни о другом, ни о третьем;
- плохо своих детей воспитывать на неуважении к нему, равно как и самому его проявлять. Тем более, когда ты сам так щепетилен в отношении к себе;
- вредно пить без меры и слушаться пьющих друзей;
- стыдно не выполнять данных обещаний;
- должен первым здороваться со старшими ты.
И вообще, Васенька, тебе надо покаяться. Ведь тогда и только тогда ты сможешь достичь царства Божия. Ибо, как сказал Иисус, какой мерой вы меряете, той и вам отмеряно будет.
Я сидел на кухне, как вдруг на меня навалился приступ сухо го кашля. Поняв, что это связано с тем парнем, я пошел было к нему выяснять отношения. Настроен я был миролюбиво, т.к. желаемое мной, по крайней мере, по отношению ко мне, чтобы он начал со мной считаться, достигалось одним прочтением им письма. Но открыв свою дверь, я увидел кучку пепла у порога.