Легко представить, как они ждали, что идут в Иерусалим воссесть на вполне реальных в физическом смысле престолах, и спорили, кому достанутся престолы поважнее[1655]. Петр попытался отговорить Иисуса идти на крест; сатана (по словам Иисуса) хотел сеять его как пшеницу[1656]. Иуда стал «обвинителем», непосредственной причиной осуждения и смерти Иисуса[1657]. Поэтому Иисус не мог доверять даже самым близким людям. В некотором смысле они служили и нашим, и вашим. С одной стороны, они в принципе были ему верны (за возможным исключением Иуды, хотя у нас нет причин полагать, что у него задолго до конца надежды и идеалы существенно отличались от надежд и идеалов других учеников). С другой стороны, их мечты относительно израильского народа и своего места в этом народе показывали: они не прониклись радикальным характером программы Иисуса[1658]. Поэтому они всегда могли подвести в решающий момент. Что бы ни думать о тех или иных конкретных высказываниях, эта тема в целом наверняка исторически достоверна:
1) она засвидетельствована во многих источниках;
2) она идет вразрез с поздней манерой льстить первым лидерам[1659]; 8) она прекрасно вписывается в общую гипотезу.
Последний аргумент особенно важен.
Все это объясняет характер последней битвы. По всей видимости, Иисус сознавал: если он прав в отношении своей задачи, то в конечном счете ему придется биться одному. Проделанное им переосмысление символической битвы Израиля должно было привести к возникновению нового символа, более мощного, чем прежние… И туг мы должны разобраться с нашим четвертым мировоззренческим вопросом.
5. Где решение?
Если Иисус рассуждал так, как я описал, то наверняка и предложенное им решение было глубоко радикально. Это решение, фактически, имело два уровня.
Первый — более очевидный: Царство ГОСПОДА, включающее возвращение истинного Израиля из плена, победу над злом и возвращение ГОСПОДА на Сион. Всей своей программой и Вестью Иисус утверждал этот ответ на проблему, — конечно, переосмысляя ответ в соответствии со своим пониманием проблемы.
Второй уровень — «сам Иисус». Он говорил, что Царство пришло именно туда, где находится он, — причем пришло с его деятельностью. Он отнюдь не преуменьшал свою роль. Его служение — провозвестие о Царстве, пророческая деятельность, празднования, предупреждения и символы — было частью движения, через которое и должны были произойти обновление Израиля, победа над злом и возвращение ГОСПОДА на Сион.
С этой точки зрения любопытно посмотреть на влиятельные концепции Царства, высказывавшиеся некоторыми учеными XX века[1660].
• Швейцер правильно поместил Иисуса в контекст I века, но допустил серьезную ошибку, решив, что это требует эсхатологии с концом нашего пространственно–временного континуума.
• Булътман правильно считал, что эсхатология была средоточием Вести Иисуса. Однако он глубоко заблуждался, рассчитывая без особых потерь ее демифологизировать и превратить в призыв к личному экзистенциальному выбору, перейти от проблем I века к вечному «теперь».
• Додд правильно настаивал, что в служении Иисуса Царство уже присутствовало, но неправильно сводил это Царство (несколько иным, чем Бультман, образом) к личному религиозному или нравственному опыту. Он также ошибочно закрывал будущее, в котором оно будет по–новому явлено миру.
• Брэпдон, вослед Реймарусу, правильно поместил Иисуса в контекст еврейских националистических ожиданий I века. Однако вместо того, чтобы увидеть в них мишень для критики Иисуса, он ошибочно превратил их в центр политической программы Иисуса! Обычно Брэндону возражали верно: Иисус не занимался националистической политической борьбой. К сожалению, при этом Иисуса часто делали «аполитичным». Между тем Иисусова Весть об осуждении существующего Израиля и исполнении Царства, которая оставляла нацию как нацию вне позитивной стороны картины, была политической до мозга костей. Иисус это знал и действовал соответствующим образом.
Однако чем закончится Рассказ? Некоторые ученые здесь обрывают исследование: дескать, Иисус просто проповедовал, рассчитывая, что Израиль образумится и послушает его. Однако это исторически маловероятно, ибо не стыкуется с тем многогранным образом Иисуса, который мы встречаем в евангельских традициях.
1657
Лк 22:3, ср. Ин 6:70; 13:2, 27. Историчность предательства Иуды и отречения Петра будут отстаивать разве что крайние скептики — или исследователи вроде Маккоби (Maccoby 1992), которые в этом по каком–то причинам заинтересованы.
1659
Экзегеты, проводящие анализ редакций, до того к этому привыкли, что обычно принимают как данность, что первоначально Церковь относилась к непосредственным ученикам Иисуса с глубоким подозрением. Эти отрывки часто цитируются как свидетельство разногласий в раннем христианстве. См., например, Weeden 1985 [1968], 1971; Tannehill 1985 [1977], Best 1986.