Мы начнем с первого аспекта Иисусовой Вести о Царстве. В главе 11 я покажу: Иисус считал себя вождем и средоточием истинного Израиля, возвратившегося из плена. Он был царем, через чью деятельность ГОСПОДЬ восстанавливал Свой народ. Он был Мессией.
Сразу сделаю три оговорки:
Первое. На тот случай, если кто–то еще не уяснил: в мире Иисуса слово «Мессия» само по себе не обозначало некую божественную или квазибожественную фигуру[1685]. В еврейских Писаниях есть странные и загадочные тексты, которые прилагают к царю те же эпитеты, какие прилагаются к Богу Израилеву[1686]. В отдельных отрывках роли царя и ГОСПОДА, похоже, переплетены[1687]. Однако ни из чего не видно, что мессианские и квазимессианские фигуры I века мыслили о себе в подобных категориях или что о них так думали другие. Когда Петр говорит Иисусу: «Ты — Мессия», — он не исповедует его вторым лицом Троицы. И когда те же слова произносит (в виде ироничного вопроса) Каиафа, он не спрашивает, считает ли себя Иисус вторым лицом Троицы. Последующее христианское употребление понятия «Христос» (греческий перевод слова «Мессия») и выражения «Сын Божий» в качестве «божественных» титулов, мягко говоря, не помогло людям понять ситуацию. Однако понять ее необходимо, если мы хотим осмыслить Иисуса в его историческом контексте[1688].
И только так мы можем избавиться от массы вздора, которому учили последние сто лет. Когда Вильям Вреде писал книгу «Мессианская тайна в Евангелиях и истолкование Евангелия от Марка», он предполагал, что понятия «Мессия», «Сын Человеческий» и «Сын Божий» примерно равнозначны и соответствуют тому, что ранняя Церковь верила относительно божественности Иисуса (Вреде отрицал, что сам Иисус считал себя Богом). За Вреде последовали Бультман и большинство авторитетных новозаветников XX века. Правда, уже Швейцер гораздо тоньше подходил к вопросу о том, как Иисус понимал мессианство. Однако в течение многих лет господствовала именно теория Вреде, во многом отражавшая популярное словоупотребление. Она породила большое число ложных антитез. До сих пор люди порой совершенно искренне спрашивают, был ли (или считал ли себя) Иисус «божественным Мессией» «или палестинским евреем I века». Лишь в последнее время лед тронулся, и исследователи стали отходить от позиций, сложившихся еще сто лет назад[1689].
Второе. Пора оставить ложную скромность, по которой многие историки отказывались признать наличие у Иисуса богословского мышления. Одним из величайших завоеваний последних 50 лет стало признание того факта, что богословами были не только Павел с Иоанном, но и Матфей, Марк и Лука. Они были не просто летописцами или переписчиками. Они глубоко и творчески размышляли о еврейских Писаниях, о Боге Израилевом, об исполнении Писаний в Иисусе, о задачах и проблемах своих общин как народа Божьего, призванного жить в верности Иисусу[1690]. Однако те же самые ученые, которые указывали на все это, были обезоруживающе застенчивы относительно возможности сказать нечто подобное о самом Иисусе. Любые глубокие и творческие мысли, какие могли быть у Иисуса, чуть ли не автоматически отбрасываются: дескать, это — богословие Матфея, то — богословие Марка (или Луки, или Иоанна). Получается, Иисус был простаком, чуждым размышлениям и действовавшим инстинктивно.
Получается, его ученики и другие современники обдумывали его деятельность, а он сам — нет… На мой же взгляд, дело обстояло совершенно иначе[1691]. Матфей, Марк, Лука и Иоанн выглядят умными и творческими авторами и богословами. Это наводит на мысль о стоящим за ними (не говоря уже об их источниках) некоем общем элементе — более могучем, более оригинальном и более тонком интеллекте. Кто станет покупать книгу, доказывающую, что почти всю величественную и тонкую музыку, приписываемую Иоганну Себастьяну Баху, написали его сыновья — композиторы Вильгельм Фридеманн, Карл Филипп Эммануэль, Иоганн Кристоф Фридрих и Иоганн Кристиан? Будем же мечтать о том дне, когда и в Иисусе признают яркого, творческого и оригинального мыслителя и богослова[1692]. Третье (вытекает из второго). Исследовать, как Иисус понимал свою роль в исторических событиях, которые он инициировал, не есть попытка сделать невозможное, а именно изучить его психологию. Такие попытки время от времени предпринимаются[1693], но убедительными их не назовешь. Ведь и пасторы, и психиатры, и психотерапевты знают: трудно понять, что тво рится в душе человека, даже если он живет в одной с ними культуре, говорит на одном с ними языке и помогает им своими ответами на их вопросы. Что уж говорить о случаях, когда ничего из этого невозможно! Однако историки часто спрашивают, и мы можем спросить, о присущих человеку целях и задачах, мотивах и верованиях. Строго говоря, «история» во многом этим и занимается[1694]. Складывая воедино цели и задачи, мотивы и верования, мы часто находим нечто их объединяющее, — некое «призвание» или «стремление». Изучать «призвание» или «стремление» исторического лица — предмет истории, а не психологии. Конечно, не факт, что мы сможем на поставленные вопросы ответить. Здесь все зависит от имеющихся данных. Однако мы можем эти вопросы ставить и изучать так же, как мы ставим и изучаем другие исторические вопросы.
1685
Уже после того, как я написал это предложение, я прочел O'Neill 1995. Автор очень изобретателен, но меня, во всяком случае, он не убеждает.
1686
Например, Пс 44:7: один и тот же престол вроде бы принадлежит и царю, и ГОСПОДУ. См. ниже главу 13 (2, ii).
1688
Закреплению этого неверного подхода очень способствовал разрыв между «Иисусом» и «Христом» в заголовках книг: например, De Rosa 1974; Schillebeeckx 1979 [1974], 1980 [1977]; Fredriksen 1988.
1691
Ср. Schweitzer 1954 [1906], 348: «Ибо, в конце концов, почему бы Иисусу не мыслить в категориях доктрины и не творить историю в действиях, — как бедные евангелисты творили ее на бумаге под давлением богословских интересов первой общины?».
1692
Это — расширенная версия знаменитого аргумента Додда (Dodd 1965 [1952], ПО), часто игнорируемого, но не опровергнутого. Убежденному феноменалисту, который в принципе согласен, но боится, что мы не можем знать
1693
Например, Miller 1985. Еще менее убедительны попытки подвергнуть психоанализу всю раннюю Церковь: см., например, Ludemann 1994, глава 5.