Не надо думать, что вопрос о подати — просто хитрость с целью обвинить Иисуса, с акцией в Храме не связанная. И не надо думать, что Иисус нашел способ уйти от ответа или перевел разговор с «политики» на «благочестие». Речь идет о подати и Храме, кесаре и Боге.
«Мы знаем, что ты… не заботишься об угождении кому–либо, ибо не смотришь ни на какое лицо»[1775]. Предпосылка этой преамбулы: Иисус кесаря не боится, а потому даст революционный ответ, если он действительно сторонник революции. По крайней мере, спрашивающие предполагают, что таково мнение наблюдателей[1776].
Лаконичный ответ Иисуса вмещает в себя широкую проблематику его глубоко революционной программы, связанной с Царством. Сначала он просит показать ему соответствующую монету. Этим он перехватывает инициативу, заставляя вопрошателей приоткрыть свои карты. На монете были портрет и надпись, со строго иудаистской точки зрения, кощунственные[1777]. Портрет был запрещен, и даже циничный Антипа удержался от того, чтобы чеканить свой образ на монетах. Надпись же прославляла божественность кесаря, говоря о нем как о сыне Бога[1778]. Поэтому вопрошатели скомпрометировали себя уже тем, что у них имелась такая монета[1779].
Далее идет знаменитый афоризм Иисуса: отдайте кесарю кесарево, а Богу — Божье[1780]. Отсюда часто выводят, что одно дело — верность Богу и Церкви, и совсем другое — кесарю и государству, и между этими сторонами есть некоторый конфликт[1781]. Есть, впрочем, и другое толкование: Иисус дает иронический комментарий по поводу зелотства, даже прямую критику последнего[1782]. Однако, пожалуй, Иисусов афоризм тоньше; он также теснее связан с темой Храма, Мессии и Вести о Царстве, чем предполагают указанные возможности.
Слушатели Иисуса ждали, что он, наконец, выскажется за революцию. Тут все идет на уровне намеков, но во многих политических ситуациях по–иному просто нельзя. Я думаю, Иисус специально ответил намеком, которым он отверг ложную альтернативу и предложил радикальный выход — собственную программу Царства.
Первый ключ можно отыскать в отрывке, наверняка знакомом Иисусу и его слушателям хотя бы через ежегодные празднования в честь маккавейских героев на Хануку. Когда старый революционер Маттафия готовился умирать, он обратился к сыновьям с речью, призывая их к ревности о Законе и вспоминая ревностных героях древности. Вот конец речи:
А Иуда Маккавей, крепкий силою от юности своей, да будет у вас начальником войска и будет вести войну с народами. Итак соберите к себе всех исполнителей Закона и отмщайте за обиды народа вашего. Воздайте воздаяние язычникам и соблюдайте заповеди Закона[1783].
С этим Маттафия умер. Как мы помним, на его место заступил Иуда, возглавил восстание, вел сражение, разбил языческую армию, очистил и восстановил Храм, заново укрепил Иерусалим — и установил царскую династию, которая продолжалась около столетия. Благодаря женитьбе Ирода на Мариамне она существовала и во дни Иисуса.
Маттафия наставлял сыновей отплатить язычникам их же монетой: делайте им, как они делали нам. Его слова, конечно, имели революционное звучание. Их сопровождает оговорка: соблюдайте заповеди Закона. Ведь существовала опасность, что люди, увлеченные революционным пылом, нарушат Тору. Чуть раньше Первая книга Маккавейская рассказывает, как революционеры спорили, следует ли в субботу защищать свою жизнь от нападения[1784]… Мы видим двойной пафос: долг в отношении к язычникам — биться с ними, а долг по отношению к Богу — исполнять Его заповеди. Впоследствии первое стало считаться частью второго. Ревность о ГОСПОДЕ и Торе означала революцию.
Я думаю, намек Иисуса содержит аллюзию на последние слова Маттафии. Иисусова акция в Храме, столь важная в его движении Царства, имела мессианский смысл для имеющих уши, чтобы слышать, и, усиленная загадками о разрушении и воссоздании, об Иоанне Крестителе, о «сыне» и «камне», создавала контекст, где наставление Иисуса имело смысл: отплатите кесарю по заслугам! Дайте ему то, чего он заслуживает[1785]! Слова, которые Иисус произнес, на первый взгляд, звучат революционно.
1777
Hart 1984, 242, сомневается в наличии у Иисуса этой мысли. Однако риторический момент, предшествующий высказыванию, говорит об обратном.
1778
Обозначая Тиберия как (приемного) сына «Божественного Августа»: см. Hart 1984, 246сл.
1780
Мф 22:21/Мк 12:17/Лк 20:25/Фома 100:2–3. Фома добавляет: «а мне — мое». Слово «Бог» употребляется в Евангелии от Фомы только здесь. По мнению Брюса, в этом произведении под «Богом» может иметься в виду демиург, что создает восходящую шкалу (кесарь — Бог — Иисус) (Bruce 1984, 250, п. 6). См. также Gundry 1993, 696сл. Даже «семинар по Иисусу» признает аутентичность основного высказывания (Funk & Hoover 1993, 102, 526). В издании «семинара» высказано необоснованное и нелепое предположение, что Иисус, «возможно, тихо сунул монету к себе в кошелек, пока они спорили над его ответом». Относительно данного высказывания см. также комментарии и следующие работы: Derrett 1970, 313–338 (с обзором более ранних толкований, 318сл.); Hart 1984; Bruce 1984; Horsley 1987, 306–317. Дерретт считает, что здесь многое строится на альтернативных интерпретациях Екк 8:2. Его гипотезе не откажешь в остроумии, но и убедительной ее трудно назвать (так Klemm 1982; Bruce 1984, 260сл.).
1781
Вот случайный пример: один предполагаемый кандидат от британской консервативной партии 9 апреля 1996 года процитировал в лондонской «Таймс» данное высказывание в упомянутом смысле и написал, что это все, что Иисус мог бы сказать любому политическому сборищу.
1782
Fitzmyer 1985, 1292–1294, отстаивает вариант именно этой гипотезы: Иисус переводит разговор в более высокую плоскость. См. также Giblin 1971.
1783
1 Макк 2:66–68. В LXX стих 68 начинается так:
1784
1 Макк 2:29–41. Было решено, что если на них нападут, они должны сражаться. См. Farmer 1956, 72–81.