Не стоит реконструировать историю на основе анализа гораздо более поздних рассказов и событий. Обвинить рассказчика в предрассудках, заявить, что дальнейшая передача его рассказа ведет к увековечению предрассудков и насилия, — не значит сказать нечто об исторической ценности рассказа. Скажем, жуткие истории о британских зверствах толкали поколения ирландских республиканцев к вооруженной кампании против британского владычества в Северной Ирландии. Однако это само по себе, увы, не означает неправоты этих рассказов. Конечно, историк должен иметь чувство ответственности перед обществом. Но ему должна сопутствовать и профессиональная ответственность — идти за фактами, куда бы те ни привели. Замалчивание правды или изобретение лжи — дурная услуга обществу. Пусть рассказы говорят за себя. Надеюсь, в данной главе они это и сделают.
Следует остановиться, вослед некоторым современным исследованиям, еще на одном моменте[1921]. Причины распятия не должны рассматриваться просто как некое добавление к анализу общей программы Иисуса. Необходимо поставить вопрос о взаимосвязи казни и программы. Конечно, не исключено, что распятие было чистой случайностью и не имело ни малейшего отношения к целям и программам Иисуса. Тогда получается, что все наши источники на сей счет полностью заблуждаются, и нам, как и предлагают сторонники этой точки зрения[1922], нужен другой рассказ. Однако это крайние меры. К ним имеет смысл прибегать только, если остальные возможности исчерпаны. Между тем обильная научная литература по данному вопросу наводит на мысль, что в подобный скептицизм впадать еще рано.
…Итак, перед нами — троякая проблема: намерения римлян, еврейских вождей и Иисуса. Рассматривать ее мы будем нашим обычным методом. Мы уже знаем, что (1) Иисус действовал как пророк–вестник Царства и что (2) казнили его как мессианского претендента. Как мы показали в главе 11, (1) и (2) взаимосвязаны: в слушании перед Каиафой есть «пророческая» линия, «мессианские» же мотивы присутствовали во всем публичном служении Иисуса. Теперь мы можем приступить к анализу не отдельно взятых высказываний, что увело бы нас в скептицизм или псевдореконструкции[1923], но действий и событий, которые, будучи наделены символическим смыслом, создают органичный контекст для рассказов и высказываний. Всюду мы будем пользоваться критерием двойного сходства и двойного различия (по отношению к иудаизму I века и раннему христианству). Более подробно об использовании этого критерия мы скажем далее.
В главе 11 мы уже коснулись отчасти рассказов о суде над Иисусом, а потому сейчас, рассматривая тот же материал под несколько иным углом, мы сможем быть разумно кратки, а затем перейдем к анализу намерений самого Иисуса.
2. Римское обвинение
В Римской империи распятие было мощным символом. С его помощью не просто расправлялись с нежелательными людьми, но делали это, причиняя максимум унижения. Распятие провозглашало: мы здесь хозяева, а вы — наша собственность, и мы можем сделать с вами все, что пожелаем. С холодной жестокостью распятие подчеркивало абсолютную власть Рима и цезаря. Распятие намекало на тщетность непокорства и на безжалостность имперской мощи. В частности, оно говорило: вот, что бывает с мятежниками. Распятие было символическим актом с ясным и пугающим смыслом[1924].
Все это неприятно, но бесспорно. Относительно дальнейшего спорят много: Иисуса казнили как антиримского мятежника. Во всяком случае, в большинстве ортодоксальных кругов это вызывает возражения. Стоит предположить, что Иисус был в каком–то смысле политическим бунтовщиком, и протестам конца и края не будет[1925]. Именно желание спасти Иисуса от политики (во всяком случае, политики нежелательной), видимо, стоит и за тщетными попытками спасти его от мессианства. Однако рассмотренные в главе 11 факты не оставляют нам выбора: когда Иисуса распяли, большинство людей в Иерусалиме считали: вот, еще один неудавшийся Мессия.
Впрочем, все не так просто, как предполагают сторонники стандартных революционных теорий. Есть веские причины полагать, что, хотя обвинители Иисуса выдали его и Пилат казнил его именно по этому обвинению, обе стороны знали о его невиновности (по крайней мере, невиновности в каком–либо прямом смысле слова)[1926]. Да, в Иисусовой проповеди о Царстве можно было услышать революционный подтекст: если ГОСПОДЬ, наконец, воцаряется, то роль остальных правителей, включая цезаря, мягко говоря, умаляется. Однако и своими поступками, и своими словами Иисус давал понятию «Царство» другое осмысление. Поэтому более пристальный наблюдатель увидел бы, что он не из того же разряда людей, что Иуда Галилеянин (до Иисуса) или Симон Бар–Гиора (поколением после Иисуса). И хотя первосвященники могли в это особенно и не вдумываться, они наверняка сознавали необычность Иисуса.
1925
См., например, Hengel 1971; Bammel & Moule 1984,