Подозвав Двенадцать, он начал им говорить о том, что будет с ним: вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам; и осудят его на смерть, и предадут его язычникам; и поругаются над ним, и будут бить его, и оплюют его, и убьют его; и в третий день воскреснет[2046].
Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих[2047].
Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь, ибо написано: «Поражу пастыря, и рассеются овцы»[2048].
Ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: «И к злодеям причтен». Ибо то, что о Мне, приходит к концу[2049].
Пришел час; вот, предается Сын Человеческий в руки грешников[2050].
Сие же все [арест Иисуса] было, да сбудутся писания…[2051]
Есть и другие намеки: не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима (но предполагается, что, попав туда, он погибнет); жених отнимется; ученикам придется заботиться о себе в отсутствие Иисуса…[2052] В общем и целом, список внушительный!
Разумеется, многое зависит от наших предпосылок. Иисус вполне мог использовать эти образы, а рассмотренные высказывания совершенно не похожи на то, что мы находим в тогдашнем иудаизме и в раннехристианском богословии искупления. Реальная проблема возникает, когда мы пытаемся решить: могли ли у Иисуса в принципе быть подобные идеи? Могло ли это быть присуще его складу ума?
Как я уже показал, Иисус считал себя средоточием долгого и извилистого израильского рассказа. (Для иудаизма I века это само по себе не из ряда вон выходящее воззрение: в сходном ключе о себе думали и некоторые другие евреи.) Я также показал, что Иисус своими символическими актами и пересказом израильского рассказа намекал: по его мнению, рассказ должен обрести кульминацию в великой битве, где зло будет побеждено, а народ ГОСПОДЕНЬ — раз и навсегда избавлен. В свете этого рассмотренные сейчас нами загадки указывают на определенное призвание, в которое предсказания о Страстях превосходно вписываются. Против «Сына Человеческого» — представителя народа святых Всевышнего — ополчатся звери, однако он будет оправдан.
Чтобы лучше разобраться в этих высказываниях, необходимо сначала задаться вопросом: какие источники были доступны Иисусу при осмыслении того, как может прийти Царство через страдания и смерть представителя Израиля.
6. Намерения Иисуса (3): эсхатологическое искупление в иудаизме
(i) Введение
Для ответа на поставленный вопрос необходимо вновь обратиться к многообразному контексту иудаизма I века. Мы будем рассматривать рассказ и символ, помня о генерируемой ими деятельности (praxis), а также имплицитных ответах на ключевые мировоззренческие вопросы (особенно на вопрос «в чем состоит решение?»).
(ii) Контрольный рассказ: плен и восстановление
Начнем с того, что нам уже хорошо знакомо. Вопрос о нынешнем страдании и будущем оправдании и искуплении, о способе осуществления ГОСПОДОМ этого оправдания евреи I века осмысливали в категориях плена («этот злой век») и восстановления («будущий век»). Конечно, я сейчас несколько упрощаю для краткости (у них были разные способы выразить одну и ту же мысль), но подчеркну еще раз: большинство евреев I века считали плен незаконченным, а обетования Исайи и других пророков — неисполненными. Ведь в стране правили Пилат, Ирод, Каиафа. Над ней господствовали язычники. Значит, Царство еще не пришло, злой век еще не кончился. Будущий век принесет свободу и мир, когда ГОСПОДЬ оправдает свой народ после долгого периода страдания.
И снова подчеркнем: в иудаизме I века возвращение из плена означало «прощение грехов», и наоборот.
Пока Израиль страдает от иноземной оккупации, «грехи», приведшие к плену, не «прощены». Прощение — вещь абсолютно конкретная. Как с узником: «помилование», которое не ведет к освобождению из тюрьмы, — никакое не помилование. Псалмы и пророки ждали дня, когда пророчества исполнятся, грехи будут прощены, а ГОСПОДЬ раз и навсегда покончит со злом, угнетавшим Его народ.
Для евреев, ждавших подлинного возвращения из плена, господствующей исторической и богословской темой была тема исхода. Исход праздновали ежегодно на Пасху. Он создавал классический еврейский метарассказ, в котором надежда на возвращение из плена имела смысл и в категориях которого возвращение описывалось в ряде классических пророческих текстов[2054]. Важность рассказа об исходе в историческом, политическом и богословском мировоззрении иудаизма Второго Храма трудно переоценить. Будем помнить: он звучал в мире, где большинство евреев надеялись, что он повторится и на сей раз решит проблему навсегда… Эти–то аллюзии Иисус и пробуждал своим последним великим пророческим и символическим актом.
2051
Мф 26:56 (ср. 54)/Мк 14:49. Гоппельт признается (Goppelt 1981 [1975], 189), что ему непостижимо, как Концельман (Conzelmann 1969, 133) может скопом отвергать эти высказывания как неисторические.
2052
Пророк: Лк 13:33; жених: Мф 9:15/Мк 2:20/Лк 5:35; ср. Фома 104; забота о себе: Лк 17:22; Мф 24:9–14/Мк 13:9–13/Лк 21:12–19.