(iii) Крест и Писания
С моей точки зрения, эта модель позволяет понять ссылки Иисуса на библейские парадигмы, стоящие за преданиями о мучениках и «мессианских скорбях». Слишком долго наука вопрошала, словно в вакууме, считал ли себя Иисус «Рабом» и «Сыном человеческим», — будто он жил в мире, где роль играли лишь «идеи», а символы и реальные жизненные рассказы, политика, восстание, соблюдение Торы, храмовый культ были вторичны или не принципиальны. Не приходится удивляться, что споры ни к чему не привели: каждый толкует свое.
Картина меняется, как только мы начинаем читать весь исторический контекст как историю — переплетение деятельности, рассказа, символа и вопроса, составляющее реальную жизнь. Иисус, несомненно, хорошо знал Писания. Если кумранский Учитель Праведности давал своим последователям новую систему интерпретации, позволявшую им понять их ситуацию в свете Библии (и наоборот), нет причин, почему Иисус не мог делать нечто подобное. Ч. Г. Додд привел такое обоснование: очень раннее христианство фокусируется на определенных книгах и отрывках, интерпретируемых определенным способом; причем это содержится в настолько разных по характеру текстах, что за всеми индивидуальными направлениями раннего христианства можно угадать великий творческий ум[2114]. Однако даже если аргумент Додда и имеет изъяны, наша аргументация делает практически несомненным, что Иисус думал и учил именно так.
Некоторые фокусные точки этой творческой экзегезы увидеть несложно. Здесь и Даниил (особенно Дан 7), и Захария (особенно Зах 9 — 14), и Псалмы (особенно некоторые), и Исайя 40 — 55 (особенно Ис 52:13–53:12). Эти тексты символическим и глубоко поэтическим языком говорят о плене и восстановлении, о страдании и оправдании, о воцарении ГОСПОДА над всем миром как исполнении пророческих обетовании. Они повествуют, что ГОСПОДЬ раз и навсегда победит зло, оправдает Свой народ, Своего раба, Мессию, после их страшного, но искупительного страдания. Независимо от того, сочетала ли уже «Книга притчей» Еноха Дан 7 и Ис 52–53[2115], есть все причины полагать: Иисус их соединил, подмешав к этой смеси еще и Зах 9 — 14, а также некоторые псалмы, — не как изолированные или абстрактные тексты–доказательства, а как кульминационные слова о кульминационном моменте в промысле ГОСПОДА об искуплении. Каждый из этих отрывков говорит о приходе Царства[2116]. Каждый из них — о полной победе над силами зла[2117]. Каждый из них — об оправдании Израиля и/или представителя Израиля. Каждый из них, вопреки расхожему мнению, в I веке могли относить к мессианской фигуре или мессианским фигурам[2118]. Поскольку мы выше уже показали, что все это входило в число основных элементов Иисусовой Вести о Царстве, резонно заключить: Иисус вполне мог свободно использовать эти отрывки, в любом случае стоявшие в тени за маккавейскими и другими традициями, формировавшими его более непосредственный контекст.
Но какое именно толкование этих четырех важных текстов Писания позвало Иисуса в верхнюю горницу, в сад и на крест?
Я уже подробно доказывал, что Книга Даниила — тематическая для призвания Иисуса. По его мнению, она повествует о великой кульминации — победе ГОСПОДА над четвертой мировой империей и оправдании Им Своего страдающего народа. Свое представление о злой империи Иисус спроецировал на современный ему иерусалимский режим, отождествив себя и свое движение с народом, который будет оправдан. Отсюда его мессианское самопонимание. Может быть, здесь же следует искать и истоки его представления о том, что он должен претерпеть искупительное страдание?
2116
Ис 52:7; Таргум Исайи 53:10 («они воззрят на царство их Мессии»; аллюзия на Зах 12:10?); Дан 7:14, 18, 22, 27; Зах 14:9 («ГОСПОДЬ будет Царем над всею землею»); Пс 92; 96 и т. д.
2117
Ис 52:7–12 (где смысл в том, что ГОСПОДЬ открыл Свою силу и царство, победив Вавилон, чтобы Израиль смог возвратиться из плена); Дан 7:11–12, 26 (ключевые места книги); Зах 3:1–5; 9:1–8; 9:13–15; 12:3–9; 14:3, 12–15; Пс 2; 109 и т.д.