В пользу такой точки зрения есть аргументы[2119]:
• Общий контекст Книги Даниила, где одна из главных тем — страдания народа ГОСПОДА от рук язычников;
• Исторический контекст (от Маккавеев до Иисуса), где страданию мучеников придавалось огромное значение.
Можно предположить: «Сын человеческий» из Дан 7, который достигает прославления после того, как на него «идет войной» четвертый зверь, — фигура страдающая. Однако здесь необходима осторожность. В 7–й главе ничто на страдания не указывает, и ни из чего в книге в целом (за возможным исключением 11:31–35 и 12:1–3) не видно, что страдания мучеников будут искупительными. Желание доказать, что Дан 7 сам по себе лег в основу образа Страдальца–Искупителя, а остальные тексты (где эти темы просто бросаются в глаза!) здесь большой роли не играли, заставляет вспомнить еще раз метафору Швейцера: это попытки носить воду в сад издалека в дырявом ведре, когда рядом течет ручей. Однако не приходится сомневаться: Книга Даниила в целом глубоко повлияла на апокалиптические чаяния и мессианскую надежду. Она обещала истинному Израилю, что его бедствия сменятся оправданием. И эти идеи во многом сформировали понимание Иисусом своего призвания.
Важное значение имела и Книга Захарии[2120]. Как мы уже показали, иногда Иисус применял образ пастыря к себе[2121]. Захария давал контекст, в котором страдания овец были связаны со страданиями (царского) пастыря. Некоторые рассмотренные нами загадки Иисуса, стоящие в одном ряду с символическим актом Иисуса на Тайной вечере, как раз и соотносят страдания Израиля со страданиями Мессии. В этом контексте ссылка Иисуса на Зах 13:7 («поражу пастыря, и рассеются овцы стада»)[2122] — не хитроумная поздняя вставка христианских толкователей, а указание на ход мыслей самого Иисуса. В пользу этого говорят не какие–то отдельно взятые высказывания, но символические действия:
• Зах 9: царь, через которого происходит возвращение из плена и обновление Завета, въезжает в Иерусалим на осле;
• Зах 14: явление ГОСПОДА и Его Царства. Храм очищается от торговцев.
Очевидно, что Иисус эти тексты знал и считал их чрезвычайно важными для своего призвания — на уровне программы, а не просто идей[2123]. Причем на сей раз мы находим связь темы страданий не просто с Израилем в целом, но и с пастухом (Мессией), в частности.
Как мы уже показывали, о страданиях и Царстве говорят и Псалмы. Вспомним обращение Иисуса к паломническому Псалму 117 («камень, который отвергли строители») и царскому Псалму 109 («сказал ГОСПОДЬ моему Господу»)! Не нужно быть профессиональным психологом, чтобы предположить: Псалмы сыграли немалую роль в осознании Иисусом собственного призвания, особенно в том, что касалось странного паломнического/царского пути в Иерусалим и совершенных в Иерусалиме деяний. Согласно Матфею и Марку, одними из последних слов Иисуса, сказанными им при жизни, были строки из псалма плача: «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты меня оставил?»[2124]. Как известно, об этом много спорили и на богословском, и на гомилетическом уровне. Для нас же здесь существенно то, что этот псалом (не говоря уже о Псалтыри в целом!) превосходно сочетается с нашим описанием склада ума, целей и верований Иисуса. В некотором смысле это противоположность Псалму 88 (царский псалом, переходящий в плач). Псалом 21 переходит от позора и отчаяния к утверждению надежды и наступления Царства ГОСПОДА.
2120
Среди немногих авторов, исследовавших этот вопрос, см. France 1971, 103–110; Lindars 1973 [1961], 110–134; Kim 1987a.
2123
См. также, например, Мф 24:30 с аллюзией на Зах 12:10–12. Зах 1–8 также дает темы для служения Иисуса; например, 8:19 с темой поста, — см. выше главу 9 (4, v).
2124
Мф 27:46/Мк 15:34; цитата из Пс 21:2. Линдарс отмечает: «В принадлежности этих слов Иисусу сомневаться не приходится» (Lindars 1973 [1961], 89).