Для подробного обзора историографии по данному вопросу здесь нет места. Да в этом и отсутствует необходимость. «Новый поиск» и его более поздние продолжатели вообще исключили эту тему из обсуждения. Казалось бы, «третий поиск» вполне мог бы задаться вопросом, присутствовало ли в целях и задачах Иисуса нечто, послужившее истоком раннехристианских представлений об Иисусе. Но нет, почти никто об этом не спрашивает. Одно из исключений — Харви с его интересным анализом понятия «представительства» (agency), когда некто выступает от лица кого–то другого (скажем, очень часто сын представляет отца)[2146]. Во многих современных работах эта тема присутствует скрыто, как герой в пьесе Беккета, влияющий на развитие событий, но никогда не высказывающийся. Иногда исследователи громко заявляют, что они историки и подобными вопросами не занимаются. Однако людьми, к этой проблеме индифферентными, их на самом деле не назовешь. Возьмем того же Вермеша. Казалось бы, в своей книге он убрал богословие за скобки, — но нет, в самом конце он выносит вердикт именно богословского характера[2147].
Какая поразительная скромность нападает тут на ученых, уравновешивающая бесстыдство, с которым они выдумывают христологии для всех подряд, включая чисто гипотетических людей и движения! Однако для упадка в обсуждении «христологии Иисуса» есть еще одна причина, — прошла мода на изучение титулов Иисуса. Высшим достижением в этой индустрии остается работа Кульмана: 40 лет спустя она возвышается внушительным монументом тому, как не надо проводить исследования[2148]. Кульман соединил историю идей с лексикографическим методом, но исторической науке пользы от этого было мало. После Кульмана ученые, шедшие этим путем, попросту увязали в болоте Religionsgeschichte, где с бездоказанностью теорий могла соперничать лишь непроходимость примечаний. Сейчас вроде бы выработался молчаливый консенсус, что от изучения «титулов» толку нет, и некоторые ведущие исследователи жизни Иисуса практически не касаются данной темы[2149]. Насколько мне известно, новых подходов к проблеме никто не предлагал. Однако я попытаюсь предложить один такой подход.
Собственно говоря, моя идея проста.
• Как мы уже видели в главах 9 и 11, акция в Храме — символический акт, разъясненный рассказами и загадками. С его помощью Иисус возвестил суд ГОСПОДЕНЬ на Храм и объявил себя Мессией.
• Как мы уже видели в главе 12, действия Иисуса на Тайной вечере — также символический акт, разъясненный рассказами и загадками. С его помощью Иисус взял на себя осуждение, возвещенное им на народ и Храм. Иисус верил, что так он победит зло и осуществит великое обновление Завета, новый исход.
С моей точки зрения, эти два акта, взятые вместе и помещенные в более широкий контекст, составляют один большой и сложный символический акт. Путешествие в Иерусалим, увенчавшееся действиями в Храме и на Тайной вечере (совершенными с полным осознанием вероятных последствий), по своей функции напоминает действия Иезекииля (лежавшего на боку) и Иеремии (разбившего кувшин). Акт пророка воплощал реальность. Иисус отправился в Иерусалим, чтобы воплотить третий, и последний, элемент в наступлении Царства. Он хотел не просто объявить, что ГОСПОДЬ возвращается на Сион. Он собирался символически осуществить это кульминационное событие[2150].
Историчность последнего путешествия Иисуса в Иерусалим находится вне сомнений. На мой взгляд, он вкладывал в это событие (увенчавшееся актами в Храме и на Тайной вечере) смысл, обычно ускользающий от экзегетов. Чтобы придти к пониманию, мы сначала рассмотрим еврейский контекст данного символа, а потом рассказы и загадки, с помощью которых Иисус раскрывал его значение.
2. Еврейский мир смысла
(i) Надежда на возвращение ГОСПОДА
Еврейский контекст, о котором идет речь, касается трех вещей: 1) надежда на возвращение ГОСПОДА; 2) мнение, что посланник ГОСПОДА будет прославлен и разделит с Ним Его трон; 3) символический язык для обозначения Божьих действий в мире. Мы рассмотрим их по очереди.
Еврейская надежда на возвращение ГОСПОДА, на мой взгляд, недостаточно освещена в научной литературе[2151]. Думаю, эта надежда и есть истина, стоящая за тем, о чем неоднократно говорил Брюс Чилтон: «Царство Божие» обозначает личный приход Бога Израилева в силе[2152]. Независимо от того, верна ли гипотеза Чилтона об использовании Иисусом еврейского комментария на Исайю (таргума Исайи), возвещение Царства и само выражение «Царство Божие» (из всей нехристианской еврейской литературы фигурирующие только в этом таргуме!) - одни из важнейших фактов, которые наиболее точно известны об Иисусе[2153]. В провозвестии о грядущем Царстве мы снова и снова находим мысль: ныне ГОСПОДЬ наконец возвращается на Сион. Он снова сделает то, что сделал при исходе, когда Он обитал среди Своего народа[2154]
2150
Этот ход, от представительства Иисусом Израиля к полновесной христологии, имеет некоторые аналогии в Caird 1982. Однако статья Кейрда заканчивается не четкой гипотезой, а каким–то завлекающим и не раскрытым намеком.
2151
Это следовало больше подчеркнуть в
2152
См. Chilton 1978, 1982, 1987, [1979]; см. выводы в последней из этих работ, 283–288 (= 1984b, 124–127). См. также Meier 1994, 299: евреи надеялись на то, что «Бог придет в последний день спасти и восстановить свой народ Израиль»; 452: «Царство Божие — это в первую очередь не состояние и не место, а динамическое событие явления Бога в силе, чтобы править народом Своим, Израилем, в последние времена».