Наконец, если Иисуса казнили по обвинению в богохульстве, которое он на себя навлек своей акцией в Храме и своим объяснением этой акции, нас не должно удивлять, что подобного рода обвинения против него высказывались и раньше. Ведь он объявлял прощение грехов в обход всего храмового культа[2271]! Если возвращение ГОСПОДА на Сион свершается в нем и через него, то у него есть право и власть воссоздать Израиль вокруг себя — как обретший прощение (т. е. возвратившийся из плена) народ единого истинного Бога. Не будем забывать евангельские предания о том, что некоторые друзья Иисуса принимали его за сумасшедшего[2272]. И едва ли эти предания — выдумка ранней Церкви.
…Итак, мы обнаружили внутреннюю когерентность между тремя моментами, которые мы уже выделили ранее в связи с еврейским контекстом Иисуса:
1) Иисус совершил акт, который был задуман им как символ и воплощение обетованного возвращения ГОСПОДА на Сион;
2) При этом он видел себя в роли той странной квазимессианской фигуры, которая воссядет на престоле Бога Израилева, причем придет к рославлению через страдания за Израиль и оправдание, через взятие на себя призвания Израиля быть светом миру;
3) В полном соответствии с этой миссией его провозвестие о Царстве (радушный прием, предупреждение и вызов) содержало аллюзии на три центральных символа, с помощью которых израильтяне думали и говорили о Боге, особенно о присутствии и промысле Божьем в Израиле, — Храм, Тору и Премудрость.
По–видимому, Иисус считал, что вдохновлен Духом ГОСПОДНИМ (как и всякий пророк) и что его учение — пророческое слово Бога Израилева. Поэтому в качестве предварительного вывода к этой главе и части книги можно сказать: Иисусовы деятельность, рассказы, символы и мировоззрение указывали на его веру в скорое исполнение обетовании и замыслов ГОСПОДНИХ во всем их глубоком многообразии и единстве. Они указывали и на его цель: действовать и говорить как воплощение этих обетовании, приводя тем самым к осуществлению ГОСПОДЕНЬ Промысел.
В этом свете можно с некоторой надеждой на успех рассмотреть последнюю проблему относительно самопонимания Иисуса (ранее я обычно избегал употреблять слово «самопонимание» [self–understanding], но теперь оно помогает мне описать осознание Иисусом собственного призвания)
Иоахим Иеремиас положил ощущение Иисусом Бога Израилева как «Абба» («Отец») в основу реконструкции мышления и самопонимания Иисуса[2273]. Надо признать, что Иеремиас несколько перегнул палку, хотя не хуже некоторых своих критиков знал явные контраргументы против своего тезиса: в палестинском иудаизме времен Иисуса мы не встречаем «Абба» как обращение к Богу. Он также знал, что «Абба» — не только детское слово[2274].
Не будем забывать: в Евангелиях слово «Абба» встречается всего однажды[2275]. Поэтому было бы неоправданно с него начинать и на его основании выстраивать целую теорию об уникальности восприятия Иисусом Бога Израилева и его учении на этот счет. Тем не менее полностью сбрасывать Иеремиаса со счетов не следует: в молитвах Иисуса действительно есть некая поразительная особенность. И если мы не будем класть ее в основу глобальной конструкции, она внесет ценный вклад в нашу гипотезу.
Не вдаваясь в детали (их можно почерпнуть у Иеремиаса), можно предположить: когда Иисус называл Бога Израилева «Отцом», это было связано в первую очередь с теми базовыми целями и верованиями, о которых у нас шла речь в главе 11. Это было аллюзией на сыновство Израиля по отношению к Богу и аллюзией на исход[2276]. Здесь же намек на особое богосыновство Мессии, в котором как бы сфокусировано богосыновство Израиля[2277]. Это хорошо видно в притче о злых виноградарях. Поскольку Иисус считал себя Мессией, который приведет израильскую историю к кульминации, воплотив в себе новый исход, от него было бы естественно ожидать и особых молитв, — молитв, созвучных этой его вере. Также естественно было бы ожидать, что он и учеников научит молиться соответствующим образом.
Итак, возникает предположение: в рамках этого смысла и предполагаемого им мессианского призвания Иисус обнаружил более глубинное призвание. В связи с ним он и называл Бога Израилева своим «Отцом». Можно спросить: если Иисус действительно ощутил в себе призвание сделать для Израиля и всего мира то, что, по Писаниям, мог сделать только Бог Израилев, где причина и опора для такого ощущения? В чем его центральная особенность? По–видимому, мы очень близко подходим к ответу, когда отмечаем наличие в обращении Иисуса к Богу Израилеву как к «Отцу» нечто если и не полностью уникальное, то во всяком случае примечательное.
2272
Мк 3:21; ср. Ин 10:20. См. также обвинение Иисуса в одержимости бесом: Мк 3:22/ Ин 7:20 и т. д.
2273
См., например, Jeremias 1967, глава 1 [= 1966b, 15–66]; 1971, 61–68. См., например, 1967, 52сл.: «Все рассмотренные нами высказывания о "Моем Отце" связаны с уникальным откровением и властью, которые были дарованы Иисусу… Иисус основывает свою власть на том факте, что Бог открыл Себя ему, как отец — сыну. Поэтому "Мой Отец" — слово откровения. Это центральное для миссии Иисуса утверждение». У Схиллебекса эта мысль выражена еще более решительно (Schillebeeckx 1979 [1974], 256–271; резюме на с. 269). Ср. Harvey 1982, 168–170; Kim 1983, глава 5.
2274
См. выше главу 7 (2, ii); также, например, Vermes 1973, 210–213; 1983, 41–43; Вагг 1988. Вермеш в качестве примера палестинского словоупотребления приводит такую историю из Талмуда: дети называли Ханана «Абба» и просили дать им дождя; Ханан стал взывать к Владыке вселенной с просьбой сделать это ради детей, не делающих различие между «Аббой», посылающим дождь на землю, и «Аббой», не во власти которого это делать (В. Т. Таанит 23b). Иеремиас однако отмечает: в этой истории «Абба» используется для
2276
Исх 4:22 и т. д. В Прем 2:13–16 «сыном Божьим» себя называет, видимо, просто благочестивый еврей.