В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. Все предано мне Отцом моим, и никто не знает сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме сына, и кому сын захочет открыть[2278].
Этот отрывок утверждает нас в наших предположениях. Как и со всеми другими вещами, рассмотренными в настоящей главе, возможность особой близости Иисуса с «Отцом» не есть некое новое и странное добавление к портрету: оно составляет естественную часть портрета и дает глубокое объяснение других его особенностей[2279].
В нашем анализе Евангелий мы обнаружили несколько тем, которые сами по себе самопонимание Иисуса объяснить не позволяют. Но все становится на свои места, когда мы рассматриваем их в свете последних великих символических действий Иисуса и в свете тех объяснений, которые эти действия сопровождали.
Необходимо коснуться еще одного вопроса — о сцене Преображения[2280]. Доселе я его старательно обходил. Очевидно, что эта сцена не может лечь в основу ни общей исторической реконструкции, ни даже маленькой ее части. Но опять–таки, как бы ни подходить к этому рассказу с позиций богословия, психологии, библейских аллюзий, мистики или антропологии, любой историк обязан признать: если Иисус действительно ощущал описанное нами призвание и если событие вроде Преображения действительно имело место, то оно не могло не укрепить его призвание. Здесь уместно вспомнить слова, которые, согласно всем трем синоптическим Евангелиям, Иисус сказал непосредственно перед Преображением. Эти слова перекликаются со многим, о чем мы говорили выше в этой главе и части книги.
Кто хочет идти за мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за мною. Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо, кто постыдится меня и моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда придет в славе Отца своего со святыми ангелами. [И сказал им:] истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божие, пришедшее в силе[2281].
Очевидно, что этот отрывок следует интерпретировать в свете предложенной нами парадигмы. Петр только что исповедал Иисуса Мессией, а Иисус ответил ученикам, что его отвергнут и убьют. Затем Иисус предлагает призыв, предупреждение и обетование, в которых имплицитно содержится всякое такое «учение»: ученики должны последовать за ним в его вдвойне рискованной революции, они должны отдать все: ведь вот–вот наступит Царство. Эти слова предполагают, что приход Царства тесно связан с мессианством Иисуса, его предстоящей смертью и путешествием в Иерусалим. Иисус воплотит в себе возвращение из плена, победу над злом и возвращение ГОСПОДА на Сион. Как только мы уяснили этот предложенный мною подход, мы начинаем видеть: с точки зрения Иисуса, именно так должен достигнуть оправдания «Сын Человеческий», который также есть и «Сын Божий». Именно так ГОСПОДЬ вернется на Сион, именно это Он совершит при Своем возвращении. И именно здесь — путь к победе Бога.
5. Вывод
В части III мы рассмотрели цели и верования Иисуса. Пора подвести резюме.
Цель Иисуса строилась на осознании им своего призвания[2282]. Он верил, что Бог Израилев его призвал:
• пробудить обетования о возвращении ГОСПОДА на Сион, а также несколько более таинственные, но важные, предания о возвышении некоего человека до Престола Божьего;
• осуществить эти обетования в своем путешествии в Иерусалим, мессианском акте в Храме и смерти от рук язычников (в надежде на последующее оправдание)
• и тем самым воплотить возвращение ГОСПОДА.
Его намерения, связанные с осуществлением целей на практике, включали: путешествие, приход в Иерусалим, акцию в Храме, Тайную вечерю, гефсиманское борение, отказ защищаться перед властями. Иисус делал это, веря, что он исполняет свои цели.
Верования Иисуса оставались верованиями еврея I века, уповающего на наступление Царства Бога Израилева. Он не предавал еврейское учение. Однако он также верил, что Царство наступает в его служении и через его служение. Его верность израильским идеалам обрела форму критики и обновления изнутри, форму вызова традициям и институтам, чей истинный смысл, думал он (подобно древним пророкам и подобно радикалам своего времени), был глубоко искажен и извращен. Его верность обрела также форму новых предложений. Эти предложения были не просто идеями реформатора. Они предполагали нечто гораздо большее — исполнение, завершение, осуществление.
2278
Мф 11:25–27/Лк 10:21–22. В дополнение к комментариям см. Jeremias 1971, 56–61; Harvey 1982, 160.
2279
Понятие «посредничества», разработанное Харви (Harvey 1982, глава 7; также 1976, 88–92; 1987), многое объясняет про отношения Отца и сына в Евангелиях, но все же, на мой взгляд, проходит мимо самого важного.
2281
Мк 8:34–9:1; пар. Мф 16:24–28/Лк 9:23–27 с вариациями, которые сами по себе интересны, но для нашей аргументации в данном случае не принципиальны.
2282
«Я послан к…», «я пришел к…» отражают призвание: см., например, Мф 9:13/Мк 2:17/Лк 5:32; Лк 19:10.