Начало лета, когда все стремительно растет и набирает силу, было очень подходящим для того, чтобы говорить об этом. Митя вспомнил собственное детство и то, как однажды он с друзьями обнаружил пустырь, где росла трава выше их роста. Своими крупными лаптастыми листьями и толстыми стеблями растения напоминали тропические заросли, поэтому мальчишки прозвали это место «джунглями». Они вырывали с корнем некоторые из растений, очищали их от листьев, и тогда те, в зависимости от обстоятельств, превращались в зеленые копья или мечи. Митя очень хорошо помнил, как эти исполины образовывали самые непроходимые чащобы, как они затягивали в свои дебри. Там, в зарослях, пахло землей и травой не так, как обычно. Эти запахи будили в детях что-то первобытное, отчаянное; они пьянили, вызывали неведомый ранее азарт, в котором забывалось все на свете, кроме настоящего мига. Это было похоже на праздник. Дети ликовали.
Митя загорелся идеей посвятить День летнего солнцестояния концепции движения к себе. Сам факт присутствия вагончика на даче Воротынских являл собой наглядный пример такого движения. Ведь он когда-то тоже сошел с рельсов и был перемещен сюда, в это сакральное для очень многих людей место. Жители Шестнадцатой улицы должны были оценить этот замысел. Митя радовался тому, как угадал с темой, что это не только его личное, но нечто важное для каждого из соседей.
«Но что у тебя будут делать люди? Вагончик на всю улицу один… И его не сдвинуть с места. Что они будут тащить? Куда?» — спрашивала Соня. «Хватит и нашего вагончика. Он станет собирательным образом для всех нас, как метафора, понимаешь? И зачем вообще они должны что-то тащить? Ты слишком буквально все поняла, — отвечал Митя и тут же задумался. — Хотя… Прекрасная мысль».
В праздничный вечер всех жителей Шестнадцатой ожидал дачный перформанс «Путь к себе, или Дорога домой» — самая беспроигрышная тема еще с гомеровских времен.
Зрители расположились на лавках за бетонкой лицом к домам, как раз напротив внутриквартальной улицы. Все понимали, что, очевидно, основным местом действия станет дорога. Сергей Иванович на это скептически качал головой, поглядывая по сторонам, — не едут ли машины: «Как можно на проезжей части устраивать праздник, даже если на ней нет интенсивного движения?» Он уже было поднялся с места, чтобы найти Митю, но тут ворота «Театрального вагончика» распахнулись и оттуда с шумом высыпали дети.
Впереди с трещотками, подпрыгивая и кружась, неслись Лиза и Аллочка, за ними с бубнами — Алеша и Славка, далее шел Костян с барабаном, пристегнутым к поясу, последним из детей торжественно вышагивал Гера с трембитой в руках. Деревянная труба была выше играющего на ней музыканта, отчего тот испытывал явные неудобства. Нужно было одновременно держать эту длинную штуковину, пытаться извлекать из нее звук и на ощупь идти вперед, стараясь не упасть, так как смотреть под ноги не представлялось возможным. Впрочем, Гера делал свою работу достаточно уверенно. Его неспешность и высокая сосредоточенность в свете всего происходящего воспринимались как нечто умышленное, подчеркивающее значимость момента.
Наконец из ворот «Театрального вагончика» показались Митя и Соня. Они стояли в оглоблях и тащили за собой самую обычную деревенскую телегу, на которой был вертикально закреплен большой фанерный лист, разрисованный под железнодорожный вагон. Они шли очень медленно, всем видом демонстрируя, насколько тяжела их ноша. Учитывая, что улица выходила к бетонке под некоторым наклоном вниз, телега давила на свой «двигатель», и ее приходилось сдерживать, отчего мучительные потуги Воротынских воспринимались как вполне естественные. Зрители верили, что Мите и Соне приходится прилагать серьезные усилия, чтобы выкатить телегу из проезда на дорогу.
Как только странная процессия вышла к бетонке, музыканты тотчас смолкли, и зрители услышали слова Мити: